Иван Сытин - Жизни для книги

Это картина сатирическая, написана она, быть может, человеком старой веры под несомненным впечатлением петровских гонений на старину вообще и на старообрядцев в особенности. Картина, как полагают, появилась вскоре после смерти Петра, и сатирик изобразил великого царя в виде огромного усатого кота, лежащего на санях со сложенными на груди лапами. В задке саней, держась за хвост усопшего, сидит кошка, а вместо лошадей запряжен шестерик мышей. Мышь же исполняет обязанности кучера. Мыши, конечно, составляют и похоронную процессию, и каждая держит в лапках какой-нибудь символический предмет, намекающий на Петрово время.

Под картиной имеется следующая надпись:

«Небылица в лицах найдена в старых светлицах, завернута в черных тряпицах. Жил-был кот Заморский, а родом Задонский, Котофевна Астраханка, а родом Казанка. Вот как мыши кота погребали, своего недруга провожали, ему честь отдавали. По прозванью Кот Котофеич, он часто пил ерофеич. Невзначай он много выпил ерошки и вздернул кверху поярки… Котофевна так и ахнула, слезами залилась, стала думать и гадать, куда Котофеича девать. Она была небогата, но только слишком таровата, посылала звать гостей изо всех волостей, по лесам и по полям, по амбарам, по клетям. Скоро мыши собрались и за дело принялись. Пошла стряпня, рукава стряхня, жарили-варили, Котофеича хвалили, блины допекали, свово недруга поминали. Коту ноги накрепко связали и на большие дровни поднимали, а Котофевну сзади посадили. Котофевна горько плакала-рыдала и причеты причитала и за хвост Котофеича держала. Так мыши кота поминали и ерофеич допивали».

Сатира в лубочных картинах — явление сравнительно редкое. Смех стоял как бы на последнем месте, а во главе угла были вопросы «вечные», занимавшие ум человека во все времена и у всех народов: о жизни и смерти, о богатстве и бедности, о добре и зле, о грехе и искуплении.

Первобытный народный художник, или, вернее, рисовальщик, старался, как умел, ответить на эти вопросы. На первом плане по тому времени стояли, конечно, картины религиозно-нравственного содержания: спаситель, богородица, христианские мученики, святые…

Рядом с картинами религиозными следует поставить картины назидательные: «Ступени человеческого века»[13], «Жизнь и пути праведника», «Жизнь и пути грешника», «Пьянство — злейший враг человечества», «Древо добра» и «Древо зла»[14].

С особенным вниманием разрабатывали народные художники излюбленную тему о богатстве, о стяжании, о скупости. Неумирающий образ Кощея фигурирует во всех видах, и подписи под картинами свидетельствуют, что назидание здесь переходит в сатиру. Кощей всегда жаден, ненасытен и глуп, и даже добрые, благотворительные дела Кощея всегда оканчиваются посрамлением. Не хочет народ помощи от Кощея и с насмешкой отворачивается от его, Кощеевой, благотворительности.

Обслуживая религию и мораль, русская лубочная картина в то же время немало послужила и отечественной истории. О событиях государственной важности (войны, перемена государей, присоединение новых областей и пр.) русская деревня узнавала не только из «высочайших манифестов». Об этом сообщали и картины Никольского рынка. И Никольский рынок был всегда ближе, понятнее и доступнее народу. Не только совсем безграмотный, но и малограмотный русский человек очень часто находил свою «политическую информацию» в коробе офени. Газет было до смешного мало, да и те, которые были, печатались на непонятном народу языке.

Книга была редкостью и продавалась только в столицах. Целые области России ни книжных магазинов, ни типографий не имели совсем. Книготорговец, если бы и хотел, не мог довести до своих читателей сведения о новых изданиях. Все было окутано густым, почти непроницаемым мраком бескнижия и безграмотности, всей русской жизнью правила маленькая горсточка людей, сидевших в Петербурге за высокими стенами дворцов. Народ же в лесах и полях «безмолвствовал» и только от коробейников или от прохожих солдат узнавал, что судьбы его вершит кто-то, что этот кто-то думает за него и расписывается в книге судеб человеческих за неграмотного.

Лубок «Небылица в лицах»

При таких обстоятельствах картина Никольского рынка получала совершенно своеобразное и, можно сказать, универсальное значение. Она исполняла роль газеты, книги, школы и учителя гражданственности. Безграмотный крестьянин, затерянный в дебрях сибирской тайги или муромских лесов, узнавал о многих событиях только тогда, когда ему говорила об этом картина.

Пришел в деревню коробейник и рассказал, что война на Кавказе окончилась и в подтверждение своих слов показал картину «Сдача Шамиля с Мюрядами».

Пришел еще коробейник и сообщил, что в России провели «чугунку», или железную дорогу, которая «сама собой, без лошадей ходит». И опять в подтверждение своих слов, чтобы люди не считали его вралем, показал картинку с изображением поезда, да еще и «стихами ударил»:

Близко Красных воротЕсть налево поворот.Место вновь преобразилось,Там диковинка открылась.

А дальше идет уже объяснение, в чем состоит «диковинка»:

Тамо див увидишь много,Там чугунная дорога…Небывалая краса.Это просто чудеса.

В два пути чугунны шины,По путям летят машины,Не на тройке — на парах,Посмотреть — так прямо страх.

Все, что делает в настоящее время газета, в старые годы делал коробейник со своими картинами, как до коробейника и до книгопечатания делали «скоморохи, люди вежливые», или странствующие балагуры и актеры.

Правда, следует сказать и то, что Никольский рынок искал не столько истории, сколько «диковинки», и потому, случалось, изображал на своих картинах «Александра Македонского на коне с войском на слонах». Но в подавляющем большинстве сюжеты выбирались все-таки из отечественной истории: «Мамаево побоище», «Ермак Тимофеевич — покоритель Сибири», «Царь Иоанн Грозный», «Иван Сусанин», «Петр Великий на коне с подзорной трубкой в руке впереди войска, идущего на штурм крепости», и другие.

Русские войны всегда находили отзвук в картинах Никольского рынка. Тон картин в большинстве случаев был, так сказать, барабанный, и наши базарные живописцы любили проповедовать ту мысль, что «наша матушка Расея всему свету голова».

Батальные картины, даже крупных художников-баталистов (если не считать Верещагина), выполненные для Никольского рынка, всегда отличались бравурностью сюжета и антихудожественным «патриотизмом».