Борис Есин - Чехов-журилист

«Очерков, фельетонов, глупостей, водевилей, скучных историй, многое множество ошибок и несообразностей, пуды исписанной бумаги... - и при всем том нет ни одной строчки, которая в моих глазах имела бы серьезное литературное значение. Была масса форсированной работы, но не было ни одной минуты серьезного труда... Мне страстно хочется спрятаться куда-нибудь лет на пять и занять себя кропотливым, серьезным трудом...» (XI, 402).

Такие ситуации бывали и с другими писателями, например, Н. Лесковым (Лесков писал И. С. Аксакову в 1881 г.: «Имя мое шляется везде... Вы очень проницательны и отгадали мое состояние: я сам напугался этой раскиданности и невозможности сосредоточиться. Еще год такой работы и это меня просто убило бы. Вот почему я и схватился за большой труд, как за якорь спасения, и очень рад, что так сделал...» (Лесков Н. С. Собр. соч., т. 11, с. 255-256). Аналогично звучат слова Чехова: «Я газетчик.., но оным не умру».).

А. П. Чехов с группой сотрудников журнала 'Русская мысль'

Немаловажным мотивом было чувство моральной ответственности за те безобразия и беззакония, которые творились в царской России, желание пробудить это чувство у своих современников.

«...Из книг, которые я прочел и читаю, видно, что мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждений, варварски, мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, размножали преступников и все это сваливали на тюремных красноносых смотрителей... виноваты не смотрители, а все мы, но нам до этого дела нет, это неинтересно» (XI, 417).

Чехов, что не раз отмечалось исследователями, искренне возмутился, когда Суворин назвал эту поездку неинтересной. В их споре, собственно говоря, речь шла о весьма остром политическом сюжете. Ведь недаром «Народная воля» писала в 1884 г.: «Много лет ссылка, тюрьма, каторга, виселица поглощают все новые и новые жертвы» (№ 10). Но открыто об этом не говорит ни Чехов, ни Суворин. Безусловно, поездка была интересной. И вот еще по какой причине. Уже 20 - 30 лет, указывает Чехов, мыслящая интеллигенция повторяет фразу, что всякий преступник составляет продукт общества, но «как она равнодушна к этому продукту» (X, 25). Надо было преодолеть это равнодушие.

Поездка на Сахалин, на каторжный остров была связана с интересовавшей Чехова проблемой пожизненности наказания.

Смертная казнь давно признана бесчеловечной ме-; рой наказания. Но лучше ли пожизненность наказания вообще, и тюремное заточение в частности? Для 80-х ,' годов это острая, важная тема. Царские суды все чаще выносят смертные приговоры рабочим, крестьянам, представителям передовой интеллигенции, которые заменяются пожизненной тюрьмой, каторгой.

Эта тема очень волновала писателя в конце 80-х годов и нашла отражение в рассказе «Пари» (1888). В нем есть такие рассуждения: «Казнь убивает сразу, а пожизненное заключение медленно», «то и другое одинаково безнравственно.., потому что имеет одну и ту же цель - отнятие жизни...» (VI, 245) (В газете «Народная воля» в 1882 г. (№ 8 - 9) не случайно пребывание ссыльных в Восточной Сибири названо «загробной жизнью».).

В 1889 г. Чехов вновь возвращается к этой проблеме, ознакомившись с лекциями по уголовному праву и тюрьмоведению, по которым готовился к экзаменам брат М. П. Чехов, оканчивавший юридический факультет. К этому времени относятся и непосредственные хлопоты о поездке на Сахалин. Не случайно и то, что в 1890 г., как вспоминал В. Н. Ладыженский, в беседе о Сахалине «особенно сильно интересовала его все-таки каторга» (Летопись, с. 255.). А ведь каторга предполагала пожизненность ссылки, если она сама не была пожизненной.

Зная этот интерес Чехова, нас не удивит, что вопрос о пожизненности наказания широко отразился и в путевых очерках «Из Сибири» и в книге «Остров Сахалин». В седьмой главе очерков «Из Сибири» писатель размышляет над тем, что все высшие карательные наказания, уголовные и исправительные, которыми заменяют смертную казнь, нисколько не легче смертной казни. Пожизненность наказаний, каторга или ссылка порождают сознание, что надежда на лучшее невозможна, что в человеке «гражданин умер навеки» (X, 25).

Преступник удаляется из «нормальной человеческой среды» навсегда, человек умирает для общества, в котором он родился и вырос, так же, как и при смертной казни. Живому человеку еще тяжелее. Чехов считает такие явления, как пожизненность наказаний, устаревшими, но наука не в силах предложить другое решение: не достает знаний и опыта для замены пожизненности «чем-нибудь более рациональным и более отвечающим справедливости» (X, 25).

В книге о Сахалине автор возвращается к этому вопросу не раз.

Рассказывая во второй главе книги «Остров Сахалин» о своих беседах с генерал-губернатором бароном Корфом, который инспектировал Сахалин, Чехов приводит лишь «несколько строк» из «всего записанного» под диктовку генерал-губернатора (не считая, видимо, остальное достойным внимания). Эти несколько строк относятся именно к освещению администрацией вопроса о пожизненности заключения: «Никто не лишен надежды сделаться полноправным; пожизненности наказания нет..,» - самоуверенно говорил Корф (X, 64).

В очень деликатной форме Чехов замечает: «Из нашей последней беседы и из того, что я записал под его диктовку, я вынес убеждение, ...что «жизнь несчастных» была знакома ему не так близко, как он думал» (X, 64).

В той же главе, чуть раньше описания встреч с Корфом, Чехов рассказывает о женщине, которая

приехала на Сахалин еще девушкой вместе с матерью за отцом каторжником, все еще не отбывшим срока наказания. И ни она, ни ее муж - бывший каторжник - даже не думают о возвращении на материк (хотя у них есть определенный достаток), ибо попасть на ее родину - Тамбовщину - они все равно никогда не смогут. Молодая женщина с тоской вспоминает родные места, называя в безысходности Сахалин «пропастью». И это лучше всяких рассуждений опровергает слова администратора, что «пожизненности наказания нет».

В главе двадцать второй, о беглых, автор относит к общим причинам побегов прежде всего «пожизненность наказаний».

Повторяя сказанное в путевых очерках «Из Сибири», Чехов записывает: «У нас, как известно, каторжные работы сопряжены с поселением в Сибири навсегда; приговоренный к каторге удаляется из нормальной человеческой среды без надежды когда-либо вернуться в нее и таким образом как бы умирает для того общества, в котором он родился и вырос... Вот эта-то полная безнадежность ссыльного и его отчаяние приводят его к решению: уйти, переменить судьбу, - хуже не будет». При пожизненности ссылки побеги являются неизбежным злом, они «служат как бы предохранительным клапаном». Если бы не было этой возможности, то отчаяние проявлялось бы «в более жестокой и ужасной форме» (X, 352 - 353).