В садах Эпикура - Алексей Леонидович Кац
В Москве мы с отцом стали особенно дружными. Все ребята с улицы Левитана любили моего отца. Величайшим удовольствием для всех были прогулки с ним по окрестным полям и лесам. Устраивались такие прогулки летом каждый день. Отец возвращался с работы, обедал, и мы отправлялись гулять. И сейчас помню поросшие рожью поля и васильки среди золотых колосьев. Хорошо бежать, согнувшись, по полю так, что рожь бьет по лицу. Но такое разрешалось только в виде исключения. Нельзя же топтать хлеб. Ходили в Покровское Стрешнево, катались на карусели, в выходные дни отец брал меня за руку, и мы отправлялись в город. Так называли Москву в поселке «Сокол». Садились в трамвай, ехали до Садовой-Триумфальной (площадь Маяковского), оттуда двигались пешком к Красной Площади. Заходили в кино. Помню первые звуковые фильмы «Путевка в жизнь», «Златые горы», «Рваные башмаки». С отцом были в московском зоопарке, ставшем для меня навсегда любимым местом. В любое удобное время, уже взрослым, я приходил сюда. С особым удовольствием я привел сюда однажды маленькую Наташку. Это произошло летом 1953 г. Наташке исполнилось четыре года. Я шел с ней от клетки к клетке, поднимал на руки возле обезьян, толкался у площадки возле молодняка, катал ее по кругу на пони. Делал все то, что когда-то делал со мной отец. Нередко отец и я ходили в театр. Видели «Синюю птицу», «Принцессу Турандот», в Большом слушали «Сказку о царе Салтане». Бывали мы и в Парке им. Горького. Помню комнату смеха: отец и я гляделись в кривые зеркала и хохотали, как бешеные. Часто семья собиралась вместе. Летом из Ленинграда на каникулы приезжал Кирюшка, он влетал с гигантским деревянным баулом, легким, как пух, в день приезда и тяжелым, словно скала, при отъезде. Ребята с улицы Левитана кричали: «Кирюшка приехал!» Его любили за необычайную веселость и общительность. Кирюшка рассказывал мальчишкам приключения из своей жизни, играл в ножички и двенадцать палочек. Он читал нам книжки. Именно он прочитал мне «Приключения Тома Сойера» и «Приключения Гекльберри Финна». Но в это время я и сам приобщился к книгам. Майн Рид, Жюль Верн, Фенимор Купер, Дефо, Свифт и многие другие были прочитаны и перечитаны. Книгу Эрнста Гленвилла «Нгоньяма Желтогривый» я читаю до сих пор. Не помню авторов таких книг: «Корабль натуралистов», «Через дебри и пустыни», «Вокруг света на аэроплане». Многие книги разыгрывались нами в лесу. Мы строили шалаши, играли в индейцев, делали луки, сабли, кинжалы. Мне присвоили имя знаменитого вождя зулусов – Мозелекац. Из детских впечатлений разных лет осталось в памяти: над поселком летит серебристый дирижабль «Граф Цепеллин». (Кирюшке сшили зимнее пальто из кавказской бурки, бог весть откуда взявшейся у нас. Его можно было кое-как надеть и ходить, не сгибаясь. Кирюшка говорил: «Я граф Цепеллин».) Помню авиационный праздник на аэродроме (ныне здесь центральной аэровокзал). Маленькие бипланы делают «мертвые петли» над аплодирующей толпой. Потом еще одно чудо: парашютист. А вот и трагедии: на глазах разбился пассажирский самолет. Он рухнул в лесок на Военном поле. Мы прибежали к месту катастрофы, увидели обломки. Над поселком нередко кружил восьмимоторный гигант «Максим Горький». И вдруг он упал на один из домов в конце улицы Левитана, противоположном тому, где я жил. Я с ребятишками кинулся к месту катастрофы. Мы прибежали туда, когда еще не осела пыль. Ничего, кроме груды исковерканного дерева, металла. Загудели машины скорой помощи, примчались пожарные, прибежали красноармейцы и милиция. Место катастрофы оцепили. (Это случилось в 1934 или 1935 г.) Я видел, как пошел по Ленинградскому шоссе первый троллейбус, и покатался на нем. Потом открыли метро… Все это воспоминания разных лет, хронологию легко установить. Мне просто не хочется этого делать. Не важно, когда произошли эти события. Просто я о них помню.
В 1930 г. мне исполнилось восемь лет. 1 сентября я пошел в школу. Вместе со мной начали учиться Юрка Зыков, Петька Закалинский, Вася Моргунов. Игорь Петров пошел в школу двумя годами позже. Помню большой школьный двор. Два здания Первой Ударной школы во Всехсвятском: одно старое в один этаж. Другое новое четырехэтажное. Оказалось, что первоклассники остаются в «старой школе». «Новая школа» – с мастерскими и столовыми была только что построена. Мы с отцом нередко смотрели, как поднимается из лесов большое здание. Я думал: «Буду учиться здесь». Оказалось, что оно предназначено для старшеклассников. Это разочаровывало.
В школу меня готовили так: сшили рубашку и штаны. Мать была искусной корсетницей. Получив изготовленные ею вещи, даже я убедился в отличии портнихи от корсетницы: мои рубашки и штаны можно было бы спокойно перепутать. Кажется, я путал. Отец купил мне пенал и отремонтировал тот клетчатый ранец, который мне послужил еще в Гжатске, когда я побежал в детский сад с большими надеждами и откуда я столь же стремительно вернулся с утраченными иллюзиями. Объясняется это не столько недостатком средств, сколько отсутствием в магазинах школьных принадлежностей. В 1930 г. не хватало учебников, трудно было с тетрадями, с одеждой. Потому-то и приходилось изобретать и ремонтировать старье. Мою гордость составляла буденновка, подаренная Борисом. Конечно, она была мне здорово велика, но ничего, носилась, выглядел я по-боевому. В общем-то вид у меня был не хуже, чем у других. Нас построили в линейки и отвели по классам. Сели за парты. Здесь выяснилось, что я один из немногих, умеющих читать и писать.
На первых порах я учился плохо. Просто нечего было делать. Букварь был для меня пройденным этапом, а рассказы в книжке для чтения совсем не увлекали. Учительница Лидия Павловна, жившая недалеко от нас, была, наверное, очень милой женщиной, но учить не умела. Писал я безобразно плохо, не умел решать задачи. Дело в том, что я не понимал ни значения, ни необходимости учебы. Ни мать, ни отец почему-то не интересовались моими занятиями. Считалось, что я способный ребенок, а все остальное приложится. Не приложилось. Я учился плохо, а однажды на уроке запел русскую народную песню: «Развеселый парень бравый на завалинке сидел». Случилось так, что Лидия Павловна встретила случайно отца и удивила его моими не слишком блестящими успехами в науках. Отец вернулся домой с работы. Он не стал меня ругать, он перестал со мной разговаривать. Я был совершенно убит. Я опять заплакал от горя. Отец простил меня, и я исправился. На удивление всем, я стал учиться прилично, достигнув особых успехов в гуманитарных науках. Между тем, с точки зрения
