Воспоминания: территория любви - Ирина Александровна Антонова
Тогда я решила пойти на мехмат. Почему? А потому, что мальчик, который мне тогда нравился в школе, был математической звездой. Хотелось быть поближе к нему. Да и у меня математика шла хорошо. Я даже немного занималась репетиторством и так зарабатывала небольшие деньги. Какая разница, чем заниматься, если артисткой я быть не могу и балериной тоже. В крайнем случае стану учителем.
А в это время у меня была приятельница – Флора Сыркина, дочь известного в то время ученого-химика, академика Якова Сыркина. Она была старше меня на два года, но почему-то мы с ней симпатизировали друг другу в школе и подружились. Потом она стала женой художника Тышлера. А в ту пору Флора училась на искусствоведа. Однажды она спросила меня, куда я буду поступать. Я ответила, что собираюсь на мехмат. Она посмотрела на меня с изумлением: «Почему на мехмат? Ты не вылезаешь из театров, из концертных залов и идешь на мехмат… Ты чего? Давай к нам в ИФЛИ!» Я спрашиваю: «А что такое ИФЛИ?» Она говорит: «Институт, где я учусь. Не надо тебе на мехмат ни в коем случае! Приходи к нам, у нас так интересно! В апреле будет день открытых дверей, вот и приходи, сама все увидишь».
ИФЛИ
Так Флора привела меня в ИФЛИ на день открытых дверей искусствоведческого отделения. Выступали профессора, преподаватели, рассказывали, чем придется заниматься после окончания факультета, что такое описание и анализ памятника искусства, что это целая наука, что существует специальная дисциплина, которая это все изучает, и что именно здесь – в их институте и на этом факультете – всему этому учатся. Теперь я понимаю, что в ту пору, конечно же, я на самом деле не знала ничего, мне нравились самые банальные картины: «Аленушка», «Три богатыря», какие-то портреты. Я плохо разбиралась в изобразительном искусстве. Да и отношение к нему у меня было несерьезное. Я даже как профессию все это не воспринимала, но как-то поверила тому, что услышала. И решение поступать на искусствоведческий факультет приняла очень легкомысленно. Я бы не сказала, что это было мое призвание, какое-то глубокое увлечение, безумный интерес. Все говорило о том, что мне стоило учиться на театрального критика. Театр – это другое… Я обожала его с самого детства. Помню, что отец, который абсолютно ни во что не вмешивался, сказал как-то раз: «Почему ты в ГИТИС не идешь, на театроведческий? Ведь ты любишь театр». Я попыталась ответить, но внезапно запнулась. Я действительно страстно любила театр. Это была моя жизнь. И я знала о существовании театроведческого факультета, но мне почему-то совсем не приходило в голову туда поступать. Меня останавливало какое-то внутреннее ощущение. А Флора меня соблазнила тем, о чем я знала понаслышке, не испытывая сильной тяги к предмету. Посмотреть на хорошую картину – почему бы и нет? Но не более того.
Так я пошла в ИФЛИ. У меня не было отличного аттестата, но экзамены я сдала хорошо. Кстати, конкурс был серьезный – двадцать пять человек на место. Об этом даже писали газеты. В одной из статей говорилось, что в некоторых институтах, например в ИФЛИ, создался нездоровый ажиотаж. Двадцать пять человек, по большому счету, не такой уж большой конкурс, но, видимо, некоторые товарищи считали, что стране рабочих и крестьян совершенно не требуется столько искусствоведов.
А институт, надо сказать, был просто потрясающий. Хотя и просуществовал он всего семь лет. Потом его присоединили к университету: вместе со всеми профессорами и преподавателями передали на искусствоведческое отделение МГУ. Там, увы, атмосфера уже немного изменилась.
Теперь-то я понимаю, как мне в жизни повезло, что я там оказалась. В ИФЛИ были замечательные преподаватели. Училась я у очень интересных людей. Нам преподавал знаменитый искусствовед Михаил Владимирович Алпатов, Виктор Никитич Лазарев – блестящий специалист по древнерусскому искусству, по искусству Древней Византии и эпохи Возрождения, крупнейший историк искусства Борис Робертович Виппер. На поэтических вечерах Алпатов и поэт Семен Гудзенко выступали с чтением своих стихов. Мне это очень нравилось, потому что я любила поэзию. Я не жалела о своем выборе ни минуты. Отлично помню свою первую работу. От меня требовалось описание и анализ памятника искусства, любой интересной мне картины. Я описала портрет артистки Ермоловой кисти Серова – и не потому, что знала и понимала творчество Серова, а потому, что Ермолова была звездой Малого театра, величайшей драматической актрисой. Станиславский так о ней и написал: «Это целая эпоха для русского театра». А я все это знала, потому что много и страстно читала про театр. И портрет мне очень нравился. Этот знаменитый портрет, который сейчас висит в Третьяковской галерее, на котором Ермолова изображена в полный рост, тогда висел в Малом театре, где я его и увидела впервые. Только в 1949 году Малый театр отдал его Третьяковке.
А в 60-е годы произошел аналогичный эпизод со скульптурой Родена. И в нем я принимала непосредственное участие. Звонит мне однажды Михаил Иванович Царев и говорит: «Ирина Александровна, у нас в Малом есть скульптура Родена – бюст Виктора Гюго. Вы не хотели бы иметь его у себя в музее?» Не хотела бы?! Еще как хотела. И они, на нашу радость и счастье, этот скульптурный портрет Гюго просто щедро нам отдали. Видимо, в театре решили передать в музеи то, что имело большую художественную ценность, потому что не могли обеспечить этим произведениям искусства надежную охрану и условия хранения.
Годы войны
А потом произошло то, что поделило всю жизнь нашего поколения, да и всех советских
