Довлатов — добрый мой приятель - Штерн Людмила

— Как насчет музыки?

— В филармонии не был ни разу. Приемлю только джаз. Мечтал бы родиться Луи Армстронгом или Диззи Гиллеспи.

— А балет? — не унималась я.

— Не пришлось. Но если вы настаиваете, «Лебединое» или «Щелкунчик» попробую осилить.

Я посмотрела на часы: без пяти шесть. В это время муж Витя возвращается с работы, дочь Катя кончает делать уроки.

— Сережа, мне пора…

— Я показался вам занудой и наскучил?

— Нет, просто уже поздно.

— Зовет очаг семейный?

— Вы проводите меня?

— Вам о ч е н ь хочется, чтобы я вас проводил?

Все-таки он меня «достал».

— Нет, не очень… Не беспокойтесь. Спасибо за обед.

Я встала и направилась в гардероб. Довлатов рванулся было за мной, но вспомнил, что надо расплатиться. Пока он дожидался официанта, я схватила пальто и вылетела в декабрьскую тьму.

— С меня довольно, — бормотала я, оглядываясь на дверь. Хотелось удостовериться, что после всех этих грубостей он попытается меня догнать.

Я перебежала дорогу и нырнула в парадную цехновицеровского дома. Заодно вспомнила Сошальского и горючую смесь своего характера: нахальства и желания спрятаться.

Из-за приоткрытой двери подъезда вход в «Дельфин» виден как на ладони. Минут через пять появился Довлатов, потоптался в луже, повертел, как дятел, головой и устремился по набережной в сторону «Медного всадника» — кратчайшего пути до моего дома. Когда его спина скрылась в морозной пыли, я покинула свое укрытие, обогнула Адмиралтейство, вышла на Невский, свернула на улицу Герцена и вскочила в автобус. Проезжая Исаакиевскую площадь, я увидела молодого прозаика. Довлатов возвышался на углу Майорова и Мойки, оглядываясь по сторонам. Я вышла на следующей остановке, у Дома связи, перелетела мостик через Мойку и оказалась дома.

Семья была проинструктирована не звать к телефону, если меня будет спрашивать «бархатный баритон». Когда никого из домочадцев не было дома, я просто не отвечала на звонки, изнывая, разумеется, от любопытства. Несколько раз домашние докладывали, что кто-то дышит в трубку. Так прошло две недели.

Однажды очередной раунд моей борьбы с электронным микроскопом был прерван вторжением в лабораторию коллеги Славы Усова (теперь он стал известным прозаиком).

— Тебя спрашивает какой-то громила.

В коридоре стоял Довлатов в распахнутом настежь пальто на горностаевой подкладке, с папкой в руках. Он был без шапки, и черный бобрик его волос покрылся корочкой заледеневшего снега.

— У вас найдется для меня несколько минут? — не здороваясь, спросил Довлатов. Подавляя ликование, я ответила, что освобожусь через полчаса. Если он хочет, может подождать меня на кафедре.

— Я буду в библиотеке, в читальном зале, — сказал Довлатов.

Когда он вышел, меня обступили сотрудники:

— Откуда взялся такой красавец? Ему б усы, вылитый Петр Первый!

— Коллега из Горного. Мы пишем статью о микроструктурах глин.

— Ни хрена себе, какие соавторы бывают, — вздохнула Ольга Коровкина, специалист по мерзлым грунтам. — У нас послезавтра в школе вечер встречи. Нельзя ли его одолжить, чтобы девки попадали замертво?

Я выключила электронный микроскоп под кодовым названием «керосинка», однако промаялась на кафедре положенные полчаса. Зато в библиотеку по нашему знаменитому коридору неслась как газель и затормозила у самых библиотечных дверей.

Довлатов был сама сдержанность и благородство.

— Я написал новый рассказ… Хотите прочeсть?

— С удовольствием… Почту за честь.

За этот дурацкий политес я тут же мысленно обругала себя идиоткой.

Довлатов молча протянул мне папку с рассказом.

— Я собираюсь домой, Сережа, если хотите, проводите меня.

— К сожалению, не могу. Через пятнадцать минут у меня свидание у Казанского собора. — Довлатов как бы виновато улыбнулся, пожал мне руку и вышел из библиотеки.

Ну что, опять нарвалась? Слава богу, хватило ума не спросить: «Когда вы мне позвоните?». С другой стороны, почему он не сказал, что позвонит завтра?

Как же вести себя с Довлатовым? Обычно моими конфидентами и советчицами были Марина Ефимова и Галя Наринская, в прошлом жена Жени Рейна, в настоящем — Толи Наймана. Однако, я подозревала, что в этой ситуации их опыт был недостаточен. Мне мог помочь мужчина, ориентирующийся в лабиринтах психологии «пьющего неврастеника». Я позвонила своему лучшему другу Гене Шмакову.

— Реши сперва, зачем он тебе.

— Он талантливый, обаятельный, яркий, с ним интересно.

— И только?

— И лестно. Но если ты намекаешь на сам знаешь что, то об этом не может быть и речи.

— Это почему же?

— Уж очень он избалован и самоуверен. Мне с ним не справиться.

— Ошибаешься. Он просто куражится, а на самом деле закомплексован до ушей, — уверенно сказал Гена. — Он — начинающий литератор, нуждается в постоянном поощрении, как наркоман в героине. И тут появляешься ты с репутацией «литературной дамы» и считаешь шедевром каждый его рассказ. Ты для него баллон с кислородом. Ему просто необходимо держать тебя при себе.

— Так зачем он куражится?

— Изображает рокового мужчину, чем и подцепил тебя на крючок. Тем более, что весь этот кураж-эпатаж — тоже литература, только устная. Это во-первых. А во-вторых, полагаю, что он собирает материал для худпроизведений… Что-нибудь вроде «Мадам Бовари», «Дамы с собачкой» или «Люмпена с камелией».

— Так что делать?

— Что хочешь. Развлекайся, но не принимай его выходки всерьез, а то наплачешься.

— Как реагировать?

— С д е р ж а н н о, а то он будет тебя таскать в зубах, как собака тапку. Не расточай комплиментов направо и налево, рассказы хвали умеренно, не лезь в бутылку при приглашении замуж и не прячься в чужих подъездах. Конечно, для тебя тут таится опасность.

— Какая?

— Он найдет другую шлепанцу, то есть даму. И жизнь твоя лишится цвета, вкуса и запаха.

— Можно ему хотя бы позвонить, когда я прочту рассказ?

— Ни в коем случае.

— Но он будет нервничать.

— Вот и прекрасно. Предоставь ему эту возможность: поиграй в «психопинг-понг».

Проползли томительные три дня. Телефон молчал. На четвертый день Довлатов «моргнул», то есть позвонил первый. Я сдержанно одобрила рассказ. Он всполошился и спросил, может ли он сейчас за ним зайти и поговорить подробно. Я сказала, что занята, но вечером собираюсь к Ефимовым и оставлю рассказ у них. Кстати, Игорь еще этого рассказа не читал.

— Когда вы будете у Ефимовых?

— Около девяти.

К Ефимовым я заехала на минуту прямо из университета, оставила рассказ, и предупредила, что вечером у них наверно появится молодой прозаик.

Как в воду глядела. Ефимовы утверждали, что он был явно разочарован, не застав меня, и не на шутку загрустил.

Итак, как и советовал Гена Шмаков, игра в психопинг-понг началась.

Довлатов был очень мнителен. Он обладал гипертрофированной зависимостью от людской хулы и людской хвалы. Он дорожил комплиментами, даже от людей им не уважаемых, и нестерпимо страдал от равнодушия. Естественно, что его — начинающего писателя — должны были волновать суждения писателей-коллег и слушателей. Ведь читателей у него тогда не было. Но Сергей страстно желал нравиться всем: нервно расспрашивал, упомянут ли он был в разговоре

А

и

В

, почему на него косо взглянул «презираемый» им

Y

, и как посмел «жалкий»

Z

не пригласить его на какое-то домашнее чтение. Кстати, если те же

Х, Y

и

Z

приглашали его, он с видимым удовольствием отказывался. Ему важно было быть позванным. Невнимание к себе Довлатов воспринимал очень болезненно. И еще: с одной стороны, он утверждал, что стыдится своей импозантной внешности. Во всяком случае, выражал опасение, что его яркая брутальная наружность маскирует деликатную душу и литературный талант. С другой стороны, он своей эффектной наружностью пользовался в хвост и в гриву, сражая наповал продавщиц, парикмахерш и официанток. Но не только представительницы этих профессий попадали под его мартин-иденовское обаяние. Я сама была свидетелем, как в Нью-Йорке, где множество «литературно-художественных» мужчин-гомосексуалов, одинокие, средних лет литературные редакторессы впадали при его появлении в транс.