Владимир Афанасьев - Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

«Проселки» же увидели, свет в «толстом» журнале, тираж которого исчислялся сотнями тысяч экземпляров, и вскоре же были повторены уже и вовсе двухмиллионнной «Роман-газетой». Автор получил тысячи – ну-ка попробуйте представить: не сто, не двести, а тысячи! – читательских писем.

Потому-то лирические повести «Владимирские проселки» и как бы продолжившая их «Капля росы» положили начало широкой, по-тогдашнему всесоюзной, известности В. Солоухина как новой восходящей звезды на небосклоне русской литературы.

Если вспомнить тютчевское: «Нам не дано предугадать, как слою наше отзовется», то солоухинское слово о родной владимирской земле отозвалось у тогдашнего читателя как сыновнее признание любви к России, к ее великой истории и неповторимой красоте, любви ко всему русскому. И надо сказать, что в те времена это прозвучало ново, как давняя, полузабытая, но родная музыка…

Новое – давнее – нет ли тут противоречия? Думается, нет. Сколько лет мы не слышали прекрасной русской музыки – колокольного звона, а вот теперь, по праздникам, запели колокола и нам кажется, что эта музыка в нас всегда жила и теперь как бы заново зазвучала…

В те же, близкие к «Владимирским проселкам» времена – разве что немного позже – ударили в свои колокола Федор Абрамов («Братья и сестры») и Василий Белов («Привычное дело»), еще позже – Валентин Распутин («Прощание с Матерой»). И зазвучала чудесная музыка первородного слова на просторах всей России. Она уже слышна стала не только у нас, но и далеко за рубежами. Правда, критики назовут эту музыку, этот печальный гимн красоте и величию русского народа – всего-навсего «деревенской прозой», а самих авторов и того уничижительно-пренебрежительно – «деревенщиками». Ну да не будем очень строги – что с них взять!..

Деревенская проза! Какая же она деревенская, если в Иване Африкановиче, в Пряслиных, в старой крестьянке Дарье художественно воплощены национальные характеры, их недосягаемо высокая нравственность. Если через них, в сущности, показан наш народ русский во всей его житейской мудрости и незащищенной простоте.

Проза, о которой речь, явила миру такой взлет нашей литературы, какого она не знала после «Тихого Дона».

И у истоков этой прозы, вместе с другими «деревенскими» собратьями по перу, был В. Солоухин. Его «Владимирские проселки» стали этапным произведением и для него самого и, в какой-то мере, для всей отечественной литературы.

2

В домашней библиотеке у меня более тридцати книг с автографами моего институтского однокашника, в том числе и знаменитый однотомник 1961 года с предисловием нашего патриарха Леонида Леонова, и собрание сочинений в четырех томах. Но когда я по какому-то поводу подхожу к этой солоухинской полке, рука моя почему-то чаще тянется не к томам, а к тонюсенькой, в два печатных листа, молодогвардейской книжечке «Дождь в степи», изданной в 1953 году. Весь титульный лист исписан не очень-то разборчивым почерком: «Дорогому Сене Шуртакову лучшему другу на память (далее идет: на память о том-то и о том-то. – С. Ш.) и вообще о нашей литературной молодости. С любовью Вл. Солоухин».

Конечно же, всякое напоминание о молодости приятно и трогательно. Однако для меня не это здесь главное. Подобных автографов много и на других книгах. Главное в том, что «Дождь в степи» – это начало Владимира Солоухина, его первое стихотворение, опубликованное в 1946 году в центральной газете, с которым он поступал в Литературный институт. «Дождь в степи» – это и первая книга, поэтическое, по признанию самого Солоухина, его крещение.

И это еще не все.

Стихотворение «Дождь в степи», давшее название книге, естественно входит в нее, но… но почему-то открывает книгу – «Колодец». В чем дело? А давайте-ка перечитаем концовку этого стихотворения:

…И понял я, что верен он,

Великий жизненный закон:

Кто доброй влагою налит,

Тот жив, пока народ поит.

И если светел твой родник,

Пусть он не так уж и велик,

Ты у истоков родника

Не вешай от людей замка,

Душевной влаги не таи,

Но глубже черпай и пои!

Да это же не что иное, как «программа действий» на избранном поприще! Программа, которой В. Солоухин следовал всю свою жизнь. Он неустанно черпал из своего светлого и полноводного поэтического родника и щедро поил душевной влагой миллионы читателей.

В поэтическом творчестве, в технике стихосложения В. Солоухин достиг высочайшего совершенства. Сколько литературных копий в свое время было поломано вокруг верлибра – свободного, то бишь нерифмованного и вроде бы никак не организованного стиха! Солоухин же просто писал: «Не прячьтесь от дождя! Вам что, рубашка дороже, что ли, свежести земной? В рубашке вас схоронят. Належитесь. А вот такого ярого сверкания прохладных струй, что льются с неба (с неба!), прозрачных струй, в себе дробящих солнце, их вам увидеть будет не дано…» А мы также просто читали, видели вместе с автором, как сверкает и дробится солнце в льющихся с неба дождевых струях, и не очень-то задумывались над тем: верлибр это или не верлибр. Мы слышали ни на кого не похожий солоухинский голос, пленялись непринужденностью, естественностью разговорной интонации («Вам что, рубашка дороже, что ли…») – и нам этого было вполне достаточно. Хороша та техника, то мастерство, которые не лезут в глаза, не выставляются напоказ, которых не замечаешь.

Переход со стихов да прозу – дело не такое уж и редкое. Чтобы далеко не ходить за примерами, сошлюсь на наш первый послевоенный набор в уже поминавшемся Литературном институте. Из принятых двадцати студентов более половины поступали со стихами, к пятому же курсу число поэтов поубавилось: кто-то «перешел» на прозу, кто-то – на критику…

В. Солоухин никуда не «переходил». Продолжил он писать стихи и после «Владимирских проселков». Впрочем, продолжали выходить и его новые книги прозы. И вряд ли надо усматривать в этом какое-либо творческое «раздвоение». Просто с годами накапливался жизненный материал, который мог лечь только в повесть или рассказ, а отнюдь не в стихотворение. Ни «Черные доски», ни «Письма из Русского музея», тем паче «Время собирать камни» написать стихами тоже невозможно.

Говоря о творческом пути В. Солоухина, не самым ли правильным будет, если мы выделим и даже как-то особо подчеркнем то, что он, как родился поэтом, так и оставался им всю жизнь. Поэтом являл он себя и в прозе. Яркая образность языковой фактуры, завидное богатство ассоциаций и удивительная, неповторимая, чисто солоухинская естественность повествования даже самую «серьезную» прозу делают поэзией, и едва ли не каждый «камешек на ладони» становится законченным стихотворением в прозе…