Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75

В больнице меня долго не держали, через десять дней, спустя два дня после Нового года, я опять был помещен в камеру № 75. За эти дни в тюрьме и моей камере произошли грандиозные события. Я оказался прямым участником окончания этих событий. Дело обстояло так: находясь в больнице, я слышал, что в тюрьме была предпринята групповая попытка к бегству. Малолетки одной из камер под руководством старшего камеры решились на этот ставший трагичным шаг. В момент, когда надзирательница открыла дверь в камеру, малолетки за волосы втянули ее внутрь и связали. Затем они выбежали в тюремный коридор, по нему выбрались во внутренний двор тюрьмы. Старший камеры, зная расположение тюрьмы, использовал малолеток для отвлекающего маневра. Старший с одним подростком побежали в другую сторону, а остальные, брошенные малолетки, заметались во внутреннем дворе. Здесь они столкнулись с хозобслугой из заключенных. Хозяйственники стали выплескивать из ведер под ноги детям горячую баланду. Дети скользили, падали, подоспевшая охрана всех до единого переловила. Только старший камеры с одним малолеткой из приближенных сумели достичь построек, которые прилегали к тюремной стене. Старший успел забраться на стену, но раненный из автомата солдатом охраны, свалился вниз. Малолетку, который повис на пристройке, стащила собака. Солдат не стал унимать разъяренного пса, взбешенное животное вырвало зубами клок щеки у распростертого на земле подростка. Все это рассказывали, когда я вернулся в камеру из больницы. Но было это, оказывается, не все… Больше всего меня заинтересовали события, которые произошли в новогоднюю ночь в камере № 75.

Здесь подростки были участниками случившегося. В том, что они говорили правду, мне незамедлительно пришлось убедиться. А случилось в эту ночь следующее: Дед Мороз не пришел поздравить заключенных детей. Говорят, тюрьму Санта-Клаус посещать боится… Слишком здесь много горя, поэтому его волшебные свойства бессильны. Но все же после 12 часов ночи уснувших детей с Новым годом поздравили — в стиле средневековой инквизиции. Черная дверь с шумом отворилась, в камеру ввалились три младших офицера-казаха из тюремного аппарата. Офицеры были зверски пьяны, им, видно, хотелось порезвиться. Они выстроили сонных подростков под стенкой и устроили психологическую «игру» на манер той, которую устраивали садисты в концлагерях. Суть этой «игры» была крайне примитивна: первому стоящему в шеренге подростку приказывали бить кулаком по лицу второго. Если подросток отказывался, его уводили в карцер и там до бесчувствия избивали. Через эту экзекуцию прошли все, вплоть до старшего, который был приставлен к детям вместо меня. Многие из детей исполняли их требования. Избиение длилось несколько часов, вплоть до утра. Я не верил своим ушам. Такое невозможно представить в наше время. Но мне пришлось поверить своим глазам. Лица у малолеток были в синяках. На теле у многих я своими глазами видел бесчисленные багрово-синие подтеки. Все это свидетельствовало само за себя.

Я написал обстоятельную жалобу. Мы ее решили передать не через администрацию тюрьмы, а иным способом: на свидании с матерью один из малолеток передал ей нашу жалобу с подписями всех заключенных камеры № 75. Мать же в свою очередь передала ее прокурору по надзору этого города. Началось расследование.

Тюремное расследование в поисках истины я назвал бы односложно — могилой. Так случилось и на этот раз… Сначала пришла воспитательница, тоже в чине младшего офицера, и начались уговоры: «Ребята, не нужно этого делать… Я с ними училась… С них ведь звездочки снимут», — упрашивала она нас. Но малолетки отказывались брать обвинения обратно. Тогда к начальнику тюрьмы вызвали меня: «Вы молодец, очень грамотно написали жалобу, что я для вас могу сделать?» И тут же:

«Уговорите малолеток забрать свои показания обратно».

Уговаривать ребят я не стал. Зверство пьяных молодчиков из тюремной администрации возмутило меня до глубины души.

Малолеток обрабатывали несколько дней. Затем, убедившись, что уговоры бесполезны, применили старый принцип: разделяй и властвуй.

Камеру расформировали. Там, в других камерах, используя страх и неуверенность детей, из них все же вырвали нужные для оправдания офицеров показания. Так и закончился этот «маленький» инцидент в новогоднюю ночь.

Я остался в камере один. По непонятным мне соображениям администрация оставила меня старшим той же камеры.

Но «свято место пусто не бывает» — говорит народная пословица. Открылась черная дверь, и в камеру, держа в руках мешок, вошел новый жилец. На малолетку этот заросший щетиной парень походил мало. С виду ему было 20–22 года. На его руках я увидел татуировки, сделанные профессиональным лагерным изобразителем.

Он небрежно бросил свой вещевой мешок на одну из нижних полок нар, сел, закурил и обратился ко мне:

— А чё, земеля, эта хата пустая?

Объяснять мне не хотелось, я односложно ему ответил:

— Разогнали.

— А какой здесь сидел режим? — поинтересовался он.

— Сидели пацаны из общака, — ответил на жаргоне я.

— Значит, разогнали чертей, — как-то гордо сказал он и вслед бросил фразу, из которой мне стал понятней его гордый тон:

— Я пойду на усиленный режим, вторая ходка.

Знакомиться мы не спешили. В камерных условиях, не зная друг друга, общепринятые человеческие правила знакомства отходили на второй план. Я и он ничего не знали друг о друге. Случись, к примеру, что кто-то из нас был прежде на положении униженного или обиженного, а здесь, не зная об этом, мы жали бы друг другу руку, последствия не замедлили бы сказаться. Знакомство обычно происходило таким путем:

— По какой статье сидишь? — спросил я его.

Он назвал, не помню под каким номером, но разбойную статью. Вслед за этим мне был задан тот же вопрос. Я ответил:

— Статья нормальная — 7-ая…

— А часть какая? — он уже дружелюбно посмотрел на меня.

— Часть вторая, дали ни много ни мало — три года, — ухмыльнулся и подумал: «Как это много — три года, вырванных из человеческой жизни»!

— Короче говоря, моя кликуха — Наркоша. Я из города Балхаша… Первый срок сидел в Петропавловске, теперь пойду на усиленный в Усть-Каменогорск, — сказал он.

Я назвал ему свою кличку и объяснил, что я был в этой камере старшим и что камеру расформировали по такой-то причине.

Как я и думал, услышав, что я — старший камеры, он насторожился и наполовину замкнулся. Старшим не доверяли, и это было вполне закономерно. Большинство из старших систематически доносили администрации обо всем, что делалось в камере, и жестоко за это расплачивались. Я быстро уяснил, что методы борьбы с негативными явлениями внутри камерного мира должны базироваться на честности между друг другом. Борьба должна носить сугубо внутрикамерный характер, не выноситься на суд администрации, где наказывались в основном невиновные. Через 20–30 минут в камеру вошел новый заключенный. Он тоже сидел вторично. С Наркошей они были знакомы. Новенький решил перед товарищем порисоваться своей приверженностью к уголовному миру и его традициям.