Петер Нойман - Черный марш. Воспоминания офицера СС. 1938-1945

Ему недостает волевых качеств, но он незаменимый друг. Мне кажется, что он использует всю отвагу, которая у него имеется, чтобы защитить меня, уберечь от опасности, и даже пожертвует ради меня жизнью, если возникнет необходимость.

Лагерь расположен прямо на берегу озера Вальхензе.

Он состоит из двадцати шести блоков домиков, выстроенных в виде звезды. В центре, на приподнятой платформе, среди цветочных клумб и кустарников, развевается огромный флаг со свастикой, который прикреплен к корабельной мачте высотой примерно 18 метров.

В каждом домике проживает пятьдесят парней. Блок состоит из трех домиков и образует гефольгшафт.

Двадцать гефольгшафтов образуют банн, и здесь, в Урфельде, нами командует баннфюрер Филип Гассер, эсэсовец, атлет примерно тридцати лет, который, кажется, отличился в качестве пилота двухмоторного бомбардировщика «Дорнье» во время гражданской войны в Испании.

Помимо домиков, где размещались парни, имелись домики дивизионного и полкового командования, госпиталя, кухни, общих комнат или лекторских залов, кладовых.

В организационном отношении мы напоминали пехотную дивизию на маневрах. Такова тема лагерных сборов текущего года. Мы живем жизнью пехотинцев, и это не всегда забавно.

Грубоватый Гассер заставляет нас подниматься каждое утро в пять часов. Далее мы купаемся в озере, пьем кофе с черным хлебом, отдаем честь флагу, а затем участвуем в параде.

За этим следуют два часа боевой подготовки в лесной местности, упражнения в стрельбе и спортивные состязания до самого полудня.

После этого для разнообразия, с часу до трех, слушаем лекции по расовой теории и политике.

Вот где проявились ораторские способности Гассера. Усиленный громкоговорителем, его голос достигает крещендо, когда он обрушивается на евреев. Начиная негромким увещевательным тоном, он проходит последовательно стадии насмешек и сарказма, затем внезапно разражается затяжными взрывами гнева и пророческих воплей, которые радуют наши сердца. Потому что мы прекрасно знаем, что бедняга в любой момент может начать запинаться. Рев дикого зверя на краю гибели вскоре уступает место непонятному заиканию и смутному бормотанию. В то же время его лицо становится кирпично-красным и покрывается потом. Как раз в этот момент он всегда замолкает, заканчивает речь заключительным замечанием, которое никак не связано с содержанием лекции. Затем он с большим достоинством спускается с платформы под неистовые аплодисменты возбужденной аудитории. Наш энтузиазм проистекает главным образом из понимания того, что мы больше не услышим его до завтрашнего утра.

Этим полуднем Франц и я решили съездить в Мюнхен.

Большой, долговязый парень, пепельный блондин с квадратной головой уроженца Померании, неуклюже сидящей на покатых плечах, остановил меня у выхода:

– Эй, гефоль, погоди минутку!

Он носил зеленую повязку дежурного по лагерю. По этой причине я не стал отсылать его куда-нибудь подальше, хотя не люблю, когда ко мне обращаются в таком тоне.

– В чем дело? Не хочешь проходить контроль? – спросил он, ухмыляясь. Подошел ближе с недобрым выражением лица. – Ваши увольнительные – быстро!

Мы уступили требованию, но дежурного это мало интересовало, потому что он добавил грубо:

– Носовые платки, карманы, расчески, бумажники?

Пришлось позволить ему убедиться, что наши носовые платки чисты и хорошо отглажены, что в карманах имеется только то, что необходимо, что наши расчески свободны от выпавших волос и перхоти, что в бумажниках находятся лишь нужные документы и удостоверения.

Лишь удостоверившись во всем этом, он позволил нам пройти, но его маленькие свиные глазки выражали сожаление в связи с тем, что у него не было оснований наложить на нас взыскание.

Этого парня мы не скоро забудем…

Мы сели в автобус, отходивший в полпятого, и в пять часов прибыли на солнечную Кирхаллее, где блистали в цветных летних платьях прелестные баварские девушки.

Решили посмотреть фильм о Фридрихе II Великом в кинотеатре на Кауфингерштрассе.

Вошли в курзал, полный табачного дыма и сырости, как турецкая баня. Фильм уже начался.

Полчаса фильма для меня было достаточно. Он представлял собой мрачную и скучную историческую мелодраму, оживлявшуюся время от времени остроумием в духе Вольтера, которое встречали громким смехом импозантные, бородатые персонажи той эпохи, собравшиеся без видимой причины в одной из комнат дворца Сан-Суси.

Я начинаю шевелиться и ерзать на своем месте и чувствую себя крайне неудобно. Внезапно луч света от фонарика билетерши, проводящей кого-то на свои места, выхватывает из темноты девушку, которую я даже не замечал на соседнем месте.

Мгновение, в которое я ее увидел, обнаружило, что она заслуживает самого пристального внимания: румяная, с полными губами, покатыми щеками девушки, обретающей женственность, с соблазнительными изгибами, подчеркнутыми светом проектора, каштановыми волосами, стянутыми в пучок.

Я сразу заметил, что это нежное существо искоса наблюдает за мной краешком глаза. Делаю вид, что внимательно слежу за банальным сюжетом, которым еще более банальный продюсер фильма пытается заинтересовать нас на экране.

Франц, обративший внимание на мою пассию, толкает меня коленом, видимо с целью придания мне смелости.

Вообще, я не очень находчив в такого рода ситуациях. Несмотря на напускную самоуверенность, чувствую ужасную робость.

Наконец фильм заканчивается под фанфары, дробь барабанов и демонстрацию прусского флага, победно развевающегося над страной, снова обретшей мир. Зажигается свет.

Соседка еще более привлекательна, чем я предполагал.

С галантным видом прикуриваю сигарету, которую предлагает мне Франц. Затем наклоняюсь к девушке и спрашиваю любезно:

– Надеюсь, вы позволите, фрейлейн.

Она улыбается, словно желает сказать: «Ага, меня интересовало, как ты начнешь знакомство», – и отвечает:

– Пожалуйста, я сама курю иногда.

Спешу проникнуть в брешь, которую открыла для меня моя куртуазность, и предлагаю ей сигарету.

Вскоре мы болтаем друг с другом, как давние знакомые. Выясняю, что ей шестнадцать лет и что она в Мюнхене на летних каникулах. Приехала из Штутгарта, где родители занимаются бизнесом. Учится там в политехническом техникуме.

Закончив взаимное представление, отправляемся втроем пройтись по улицам.

Кауфингерштрассе не так оживлена, как прежде. Оранжевые лучи заката освещают лица прохожих и отражаются в окнах многочисленных магазинов одежды, расположенных в этом районе.

Намекаю Францу, что он мог бы вернуться в Урфельд один, однако приятель, кажется, не понимает, что его присутствие не обязательно.