Когда идет дождь… - Кира Самойловна Мартынова
«Рождество! Что за откровение нам? В этом празднике что-то таинственное и завораживающее…» — Эля залезла с ногами на диван, обхватила руками прижатые к груди колени и спрятала в них лицо. Хорошо, вот так, забыться от всего, как птице головой в спасительное крыло, или кошке, уткнувшей нос в теплый живот…
Захотелось чего-то сказочного, зыбкого и нереального, как мечта. Может быть, чтобы вдруг эта темная комната засверкала звездами, и в нее вошла бабушка? Провела бы ладонью по голове и, не спрашивая ни о чем, все бы поняла.
А из кухни потянуло бы запахом испеченного ею пирога. И где-то далеко из комнат послышался бы смех отца.
… Страна воспоминаний… Есть ли она? А синяя птица, которая никогда не полиняет, как у тех детей дровосека? Где она? Небось, летает себе где-то и просто живет…
«… Я не хочу владеть кем-то, я хочу, чтобы меня подчинили своей ВОЛЕ, даже, чтобы мучили, но я бы в своих страданиях оставалась свободной и независимой… Хочу любить цветы, солнце, небо, Бога. Надо любить людей, но не тех, которых можно любить, а всех…
Я хочу их любить и чувствую, что мое сердце создано для этого… Разве вы можете это понять?!?»
«…Я завтра приду к тебе. Мне будет хорошо. Я буду счастлива…» 07.01.85 год.
«…Как все опротивело… Да, да, да! Суета, люди, дома, автобусы! Все мирское и плотское. Невольно набегают мысли, мысли о более совершенном и законченном, возвышенном и духовном. И не верится, что нет этого, чего-то большего, что возвышалось бы над всей этой мелочностью быта…
Вечером позвонил он и бросил трубку. Я набрала номер его телефона. На мои долгие, требовательные гудки никто не отвечал.
Наконец, я все же услышала его голос, который говорил мне что-то страшное и непонятное. И вдруг я увидела очень близко, вплоть до прожилок и прозрачности кожи, его руки, любимые руки… Они меня вывели из состояния собственного отвращения. Мне стало понятно, что Бога нет, а если и есть, то так далеко…
Мне стало плохо, очень плохо. Не было точки опоры для покоя. Все вроде бы хорошо, но что-то тянет душу. Наверное, просто плохо без НЕГО…
А потом мне захотелось играть, играть на сцене перед громадной толпой народа, которую можно было бы заставить смеяться и плакать, заставить быть мудрой и бесшабашной одновременно.
Я говорила и говорила этой толпе в темную пустоту кухни. Мне показалось, что я схожу с ума. Дернулся холодильник, я подошла к нему и заговорила с холодильником. Да, да! Заговорила с холодильником! Я почувствовала в нем жизнь! А вон и глаза-плафоны, и я в зеркале…
Захватило дух, но было здорово! Во мне поднялись такие внутренние силы и энергия, что я воистину поверила в то, что МОГУ ИГРАТЬ!..
Да, я, действительно, могу играть. К черту, лукавство. Я могу подчинить настроение свое задуманным эмоциям. Причем, когда играешь или танцуешь на сцене и переживаешь одно состояние игры через другое, то получается все так, как задумано твоим внутренним режиссером.
Значит, (я поняла, поняла!) надо полностью отбросить себя и полностью перевоплотиться в задуманный образ! Это великолепно! Появляется больше жизни в тебе. Ты уже не существуешь сам, существует только то, что создано твоими чувствованиями…»
Ночь на 8.01.85 год.
В дверь звонок. Соседка Евгения Петровна осторожно, словно большая птица, переступает порог. Она обводит глазами прихожую с кучей обуви на полу.
— Лилия Федоровна, я уж потом зайду, у вас же гости…
— Ну, гости-то у нас каждый день и допоздна. Сами знаете. Проходите, в кухне чайку попьем.
— А кто это поет? — Евгения Петровна прислушалась и подняла вверх указательный палец.
— Там Эльмирочкины друзья. А поет Юра. Да вы же слышали его записи у нас. Он певец, бард.
— Как вы, Лилечка сказали?
— Бард. Свои, значит, песни поет. Собственного сочинения.
— А-а, бард… Ну-ну. Я потом зайду, — и она скрылась за дверью.
Уже глубокая ночь. В ванне, в теплой воде, ласкающей тело, лежать — такой кайф! В телефонной трубке Юрин голос…
— Мам, ты чего? Иди спать. Я не утонула, нет. С чего ты взяла? Нет же, я не погружаю трубку в воду и не испорчу наш многострадальный телефонный аппарат. Будь спокойна.
Под рукой плещется пластиковая зыбь воды. Юра, любимый, говори, говори, говори… Я так счастлива!
«…Странно, почему ты сердишься на меня? За то, что не можешь меня понять? И в своем непонимании обвиняешь меня? Видимо, есть в нас нечто, которое при столкновении там спружинивает, что отбрасывает нас друг от друга в разные стороны, не давая ни на секунду опомниться. Может быть, когда это нечто сольется воедино, оно и будет вершиной нашего счастья? Может быть, так оно и будет… Но пока этому еще не пришел срок…»
