Наби Даули - Между жизнью и смертью

Не успели мы разговориться, как в камеру потянулись больные и раненые. Фаттахов ногтем отмечал на косяке число поступающих: ему, как начальнику "лазарета", нужно было точно знать количество больных.

Вскоре вернулся и Василий Петрович. Больные и раненые не сводили с него глаз. Доктор был для них единственной надеждой.

- Спасибо, вы очень чисто подмели полы, - сказал Василий Петрович, окинув меня добрым взглядом.

Пожалуй, впервые в жизни я почувствовал волнующий смысл простого слова "спасибо". На многие годы запомнилась мне благодарность человека, который и сам-то был на волоске от смерти.

- Что мне еще сделать? - обратился я к Василию Петровичу. Так хотелось помочь ему.

- У вас же есть дело... - ответил он.

Я понял. Василий Петрович пожелал мне счастливого пути.

Во дворе вдруг раздалась немецкая команда. Начиналась, как обычно, вечерняя поверка. Выходить на построение должны были все - и больные и раненые.

Василий Петрович посмотрел в окно.

- С места никому не подниматься, - сказал он.

- Опять бить будут, - проговорил кто-то со стоном.

Василий Петрович промолчал. Он лишь побледнел и стиснул зубы. Глаза его сощурились, на лбу резко обозначились морщины.

- Лежите все и не двигайтесь, - сказал он решительно и стал у двери.

- Ты тоже ляг, - сказал он мне, - и стони.

Я лег между больными, схватился за живот и приготовился стонать.

- Айн, цвай, драй, - доносилось со двора.

Немецкие солдаты пошли по камерам. Дробный стук кованых сапог приближался к нам. Вот с силой рванули дверь. Два солдата вошли в камеру.

Василий Петрович сразу предупредил их:

- Алле зинд кранкен*.

- Вас?** - прокричал один из немцев и, оттолкнув врача в сторону, двинулся на больных.

Василий Петрович снова преградил ему дорогу.

- Их бин доктор***, - сказал он.

_______________

* "Все больные".

** "Что?"

*** "Я доктор".

Немец вдруг растерялся. Но это продолжалось лишь мгновенье, он размахнулся и ударил Василия Петровича резиновой палкой по голове. Доктор побледнел. Но на ногах он стоял твердо. Не успел немец занести палку для второго удара, как один из раненых вскочил с места и, превозмогая боль, быстро заковылял к немцам.

Василий Петрович перехватил его.

- Что ты делаешь, сумасшедший! Я не разрешаю! - крикнул он, удерживая раненого.

Но тот, сморщив лицо, со стоном сорвал с ноги грязную марлевую повязку. Икра у него была размозжена и гноилась, виднелась обнаженная кость. Пленный хотел убедить немца, что здесь в самом деле лежат тяжелобольные. Через несколько секунд он побледнел, как полотно, и вдруг упал Василию Петровичу на руки. Он был без чувств. Немцы переглянулись между собой и попятились назад...

Василий Петрович осторожно уложил раненого на пол. Тот был еще очень молод, вряд ли бритва хоть раз касалась его щек. Время от времени у Василия Петровича вздрагивали плечи. Он плакал над лишившимся чувств солдатом. Гитлеровцы ушли. Они могли быть довольны сегодняшним днем.

ДЕНЬ НА ВОЛЕ

Если бы я вел дневник моей лагерной жизни, то сейчас он оборвался бы. В этот день я бежал из лагеря.

Я и сам не ожидал такого удачного случая, хотя мысль о побеге ни на минуту не оставляла меня. Ночами она не давала уснуть, а на заре подымала на ноги, словно толчком в бок.

До войны я совершенно не знал Белоруссии. Лишь по ночным разговорам в камере я познакомился со здешними местами. К тому же на войне я был разведчиком, и мне несколько раз приходилось бывать по поручению штаба под Оршей. Все это помогло составить какое-то представление о пути, который мне предстоял. Но одно важное обстоятельство я упустил из виду. Впрочем, об этом ниже.

Сегодня группу пленных вывели на работу. Среди них оказался и я. Нас повели мимо развалин на окраину города. Здесь мы увидели каменное здание. Окна его были черны от копоти, одна из стен разрушена. Немцы, должно быть, решили перебросить сюда часть пленных. Когда мы подходили, тут уже стояли две грузовые машины с мотками колючей проволоки. Нас ввели в дом. Из комнат несло горелым мясом. Запах был густым и тяжелым. Вошедший с нами немец, зажав одной рукой нос, другой указал на полы. Под ногами валялись обуглившиеся кости. В них лишь с трудом можно было угадать останки людей. Одни черепа еще не потеряли своей формы. Но стоило к ним прикоснуться, как они тоже рассыпались в прах.

Возле них лежали ручные пулеметы и винтовки с выгоревшими деревянными частями. По полу рассыпались гильзы. После пожара они так и остались огненно-красными, как будто все еще были раскалены докрасна. По черным пятнам, разлившимся у каждого окна, можно было понять, что тут лежали воины.

Неделю или дней десять тому назад здесь сражались наши красноармейцы. Этот каменный дом превратился в бастион отважных. И немцы, прежде чем ступить на порог этого дома, оставили на подступах к нему тысячи трупов. Советские солдаты стояли здесь до последнего вздоха.

Может быть, придет день, когда на отстроенных заново стенах этого дома напишут золотом имена павших бойцов.

Они не будут забыты. А пока... а пока перед нами лишь зола от их костей. Но даже сами враги едва ли решатся сказать, что они сумели победить эту горстку героев.

Мы должны были убрать прах товарищей. Кто-то принес ящик из жести. В него мы собрали обугленные кости.

Люди, хоть немного сохранившие в себе чувство человечности, должны были предать эти останки земле. Но фашисты заставили нас выбросить прах воинов в кучу мусора и щебня. До конца моих дней я не забуду и не прощу им этого.

Потом нам велели очистить помещения от камней, обрушенных взрывами снарядов.

- Шнель, шнель, рус! - торопили нас немцы. Им не хотелось здесь долго задерживаться.

Я взял несколько камней и двинулся во двор. Проходя по нижнему этажу, я заметил слегка приотворенную дверь. За нею было темно. Что там?! Мысль о побеге тотчас овладела мной. Я быстро вынес камни, бросил их в кучу и пошел обратно. Остановившись у окна, я глянул вдаль. Километрах в двух виднелась роща, немного дальше - река. А еще дальше, в редком дымчатом тумане, синел лес. Эх, скорей бы туда!

Я снова набрал битого камня и вышел во двор. На этот раз я прошел совсем рядом с приотворенной дверью и успел разглядеть в темноте паровой котел и витые металлические трубы. Стало быть, тут была котельная центрального отопления. Бессознательно я стал двигаться все быстрей и быстрей: снова вернулся в дом, опять выглянул в окно. На этот раз я заметил за нашим зданием цементные трубы, лежавшие штабелями и вразброс. Трубы были большие, человек свободно мог бы пролезть в них... Я опять отправился с грузом во двор. Но на этот раз пошел не к куче, а свернул прямо в котельную. Часовые, к моему счастью, были заняты в этот момент какой-то сверкающей коробкой. Если бы они, заметив мой маневр, вошли следом, мне пришлось бы прямо с грузом вернуться им навстречу. Но немцев, видимо, заинтересовало содержимое коробки, и они, переговариваясь и смеясь, старались открыть ее во что бы то ни стало.