Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - Богданович Татьяна Александровна

Дядин костюм произвел сенсацию и даже напугал, так что двум великовозрастным школьникам — дяде и священнику — пришлось поспешно ретироваться, чтоб не быть изобличенными.

Впрочем, о. Александр ушел без особого огорчения. Запретный плод оказался далеко не так сладок, как ему казалось издали.

Под конец вечный винт с попом и податным инспектором начал надоедать не только тете, но и дяде. Безделье тяготило обоих. Даже я заскучала. Морозы стояли такие, что бегать по улице было нельзя, а дома я лишилась своих веселых товарищей котят. Наиболее игривый котенок, носясь по квартире, прыгнул на большую банку с вареньем, прорвал бумагу и чуть не утонул в варенье, утратив после того всю свою веселость. А к кошечке, которую тетя, чтобы утешить, постоянно ласкала и, прохаживаясь по комнате, неизменно носила под платком, я до такой степени страстно приревновала тетю, так рыдала, уверяя, что тетя любит ее больше, чем меня, что, в конце концов, тетя решила ее отдать.

Словом, чувствовалось, что все мы уже извлекли из жизни в Таре все, что она могла нам дать, и начинали тяготиться ею.

Обратный путь. 1 Марта 1881 года

В Петербурге у дяди осталось много друзей, и они энергично хлопотали о нем, стараясь вызволить из сибирского плена. Особых трудностей это не составляло. Никаких обвинений ему предъявлено не было. Он просто попал в общую чистку столицы, предпринимаемую знаменитым в то время либеральным министром Александра II — Лорис-Меликовым. Царь был сильно напуган следовавшими одно за другим покушениями террористов на его жизнь. Полиция оказалась бессильна. Ни массовые аресты, ни суды, ни казни не помогли. Наоборот, только усиливали террор. Партия «Народная Воля»[1] и ее Исполнительный комитет казались непобедимыми. И вот явился Лорис-Меликов с «безумно смелым» предложением прекратить, наконец, давление на правительство и дать России конституцию. Проект весьма куцей конституции, почти не умалявшей власти царя, был им тут же предложен. Царь заинтересовался. Это было что-то новое, а главное, это давало надежду вывести его из состояния затравленного волка, не дававшего ему ни одной спокойной минуты. Лорис-Меликов стал министром Внутренних дел с чрезвычайными полномочиями и передал проект конституции на обсуждение компетентных учреждений.

Началась эра «сердечного доверия». Ну, как тут не вспомнить мудрое изречение Тьера — «сначала успокоение, а потом реформы». «Ни судов, ни казней» — предложил Лорис-Меликов. Просто предварительное очищение столицы. Террор главным образом был страшен в столице, где жил царь. Когда станут известны предстоящие блага конституции, там, в провинции, террор затихнет сам собой. Но сейчас этот замысел держался в строжайшей тайне.

И началось. Закинув частый невод, вытащили кучу рыб всяких величин и пород. Ничего худого либеральный министр им делать не собирался — только на время «изъять из обращения». В «массовый улов» попал и мой дядя. В терроризме его не обвиняли, и вообще не обвиняли ни в чем. Он был из числа беспокойных людей, и его следовало «пока» выдворить из Петербурга, а куда, не так уж и важно. Поэтому и хлопоты о его возвращении из Сибири очень скоро увенчались успехом. Ему предоставили право выбрать любой провинциальный город. Дядя выбрал Казань, там жила его сестра с семьей. Разрешение переехать в Казань было получено в конце декабря 1880 года, так что в Таре мы прожили всего 8 месяцев.

Начались сборы в дальнюю дорогу. В те времена это было не так просто. Железной дороги еще не было, и зимой приходилось ехать на санях.

Дядя купил большие широкие сани, называвшиеся кошевой. Ехать в возке он не мог, — от езды в закрытом экипаже у него начиналась «морская болезнь». На дно саней уложили наши чемоданы с вещами и книгами, сверху постелили матрац и перину, а на них разложили подушки. Тетя, по совету сибиряков, заготовила провизию на весь месячный путь. Первым делом слепили и заморозили многие сотни, а может быть и тысячи пельменей, ведь их должно было хватить на целый месяц на трех человек. Затем сварили поросенка, зажарили несколько кур и, конечно, испекли множество пирожков и «прикусок». Все это «богатство» в замороженном виде уложили в изрядный сундук, который прикрепили к передку саней.

Для нас сшили интересные одеяния. Я очень гордилась чудесным ватным платьицем.

Когда я надела его в первый раз, дядя всплеснул руками и запел:

Ты надень наряд воскресный,

Выходи, душа моя!

Ты с косичкой!

Царь небесный!

Так похожа на дьяка!

Вместо:

Ты готова!

Царь небесный!

Как ты дивно хороша!

У меня была тогда маленькая косичка. К дядиным шуткам я давно привыкла и никогда не обижалась на них — так они были веселы и добродушны.

Поверх ватных одеяний и шуб на всех надели бараньи тулупы, на ноги — пимы, а под ними, тоже по сибирскому обычаю, поверх шерстяных чулок ноги обернули мятой бумагой.

Так приготовленные, мы уселись или, лучше сказать, улеглись в кошеву, укрылись всеми своими одеялами и тронулись в путь, провожаемые добрыми пожеланиями всех своих новых знакомых. Была вторая половина февраля 1881 года.

Четверка сытых сибирских лошадей несла быстро, и езда по широкому сибирскому тракту, несмотря на сорокоградусные морозы, доставляла удовольствие.

Чуть не на всех станциях — перегоны там большие, верст по 40, — мы вылезали из кошевы, выгружали провизию, хозяйка ставила самовар и котелок воды, варились пельмени, мы закусывали, пили чай, без которого дядя не мог обойтись и, основательно прогревшись, снова укладывались в свою кошеву. На ночь, по настоянию тети, мы всегда останавливались, — она боялась сибирской дороги ночью. Опять выгружали все, расстилали на полу наши матрацы и перины и с наслаждением спали в чистой, теплой сибирской избе.

Так прошли две недели, наступили первые числа марта. И вот, числа около 10-го, в одном селе, пока мы ужинали, в избу набрался народ поглядеть на проезжающих. Разговор шел между мужиками о местных делах. Злобой дня было убийство местного богатея по прозвищу «Король».

— Ишь, — сказал один мужик, — как нашего «Короля» прикончили, так и царя убили.

— Какого царя? — с волнением вмешался дядя.

— Как — какого? — удивился кто-то. — Чай россейского! Ай, не слыхали, чи чо? В церкви даве объявляли.

Дружным хохотом встретили мужики невежество проезжающих. Убийство «россейского» царя волновало этих кряжистых сибиряков гораздо меньше, чем убийство их «собственного короля».

Но дядя с тетей очень обеспокоились. О таком чрезвычайном событии им пришлось узнать в глухом сибирском селе, докуда даже эта исключительная весть могла дойти дней за десять, а подробности, последствия, — когда их теперь узнаешь? До большого ближайшего города, до Перми, нечего было и думать разузнать хоть что-то, да и небезопасно было проявлять слишком большое любопытство.

Теперь уже поездка в кошеве и продолжительные остановки не доставляли им радости. Напряженный интерес к событиям в центре заставлял их, как только возможно, торопиться. Что там разыгралось? Может быть, произошла революция, как следствие убийства царя? Ее пророчили некоторые наиболее романтически настроенные народовольцы? Или наоборот, все их мечты потерпели крушение, и настала еще более жестокая реакция? Впрочем, в революцию в данных обстоятельствах ни дядя, ни тетя не верили. А все-таки… Так хотелось дождаться чего-нибудь лучшего. Волнение, тревога не только из-за общих событий, но и за близких людей, которые могли пострадать при обострении реакции, мучили их, не давали ни минуты покоя, заставляли торопить ямщиков. А дорога, как назло, становилась все хуже и хуже. Стояла половина марта, начиналось таяние снегов. Где-то глубоко журчали невидимые ручьи, хотя сверху еще лежал нетронутый снег. Но иногда по неведомым причинам подснежные ручьи выбивались ближе к поверхности, и образовывалась так называемая «зажора». Раз мы полночи просидели в такой зажоре, пока какие-то проезжающие не подпрягли своих лошадей и не помогли нам выбраться из нового сибирского плена.