Владимир Першанин - Сталинградская страда. «Ни шагу назад!»

Гибли и работники госпиталя. У нас была медсестра Ася, беленькая, смешливая. Гляжу, бежит вдоль дома, придерживая тяжелую санитарную сумку. Остановилась у неподвижного тела — это, видимо, был убитый. Выпрямилась, хотела дальше бежать. А я вижу, как черная тень рядом с ней к земле несется. Закричала:

— Ася! Бомба!

И тут взрыв. Стена дома вспучилась, и все три или четыре этажа огромной грудой обрушились на Асю. И сразу тугая волна горячего воздуха, и пелена красной от кирпича пыли. Меня сбило с ног, а когда поднялась, увидела огромный завал и торчавшие металлические балки. Кое-где пробивался огонь. Поняла, что нет Аси в живых и вытащить тело из-под обвала не удастся. Здесь подружка погибла, и здесь ее могила.

Шла, и ноги заплетались. А кругом раненые, обожженные. Надо работать. Кто-то из наших окликнул меня:

— Тебя ранило?

— Нет… Асю убили. Под кирпичным завалом лежит.

За один день центр города был практически уничтожен. Мы еще несколько дней работали в горящем Сталинграде. Погиб санитар, были ранены и контужены еще несколько наших сотрудников. Насмотрелась за эти дни столько всего — вспоминать страшно. И обугленные трупы, вплавившиеся в асфальт, матерей с убитыми детьми, искалеченных без руки или ноги. Шок от первого дня прошел, и я уже спокойно выполняла свою работу. Надо было спасать людей.

Вскоре нас эвакуировали на левый берег Волги, в поселок Среднюю Ахтубу, километрах в двадцати от Сталинграда. Здесь я работала операционной сестрой. Если спросите, по сколько часов в сутки работали, то, пожалуй, и ответить не смогу. Шел сплошной поток раненых. Выглянешь из палатки — уже вечереет, затем наступала ночь, а хирурги продолжали оперировать. Ну, и мы всегда возле них. Спали урывками, на ходу перекусывали. Осень была самым тяжелым временем в обороне Сталинграда, мы это чувствовали на себе.

Впрочем, и в феврале, когда меня перевели в медсанбат № 32 27-й дивизии, 62-й армии, стало не легче. Медсанбат располагался на окраине Сталинграда. В самом городе армия Паулюса уже капитулировала, но наши войска вели наступление, и поток раненых не уменьшался.

Я снова работала операционной сестрой у капитана-хирурга. Фамилии не запомнила, было ему лет тридцать, звали Григорий Иванович. Он специализировался на раненных в брюшную полость. А это же такие опасные раны! Не зря бойцы больше всего ранения в живот боялись. Мол, если поймаешь осколок или пулю в живот, то все, конец тебе.

Григорий Иванович был, что называется, хирург от Бога. Извините, что все эти детали описываю, но такая у нас была работа. Привезут парня, а у него кишечник пулей в трех-четырех местах пробит. Да еще проблема была, что пока доставят, несколько часов пройдет. Загноение начинается, содержимое кишок вместе с кровью брюшную полость заливает. Григорий Иванович подмигнет, подбадривая меня: «Ну что, Лизавета, начнем».

По три, по пять часов сложные операции длились. Вырезал Григорий Иванович целые куски, скрупулезно сшивал кишки, чтобы ни малейшего отверстия не осталось. Я поначалу не верила, что с такими тяжелыми ранами человека спасти можно. А ведь спасали!

Наложим шов, боец отходит от наркоза, его увозят. А Григорий Иванович закуривает папиросу, идет вдоль лежащих в ряд раненых, смотрит, кого в первую очередь оперировать.

Для посторонних картина удручающая. Лежат в основном мальчишки 19–20 лет, редко кто старше. В телогрейках, шинелях, валенках, с которых стаивает замерзшая глина (в Сталинграде в основном глинистая почва). Одни, совсем без сил, едва равнодушно приоткрывают глаза, когда мы осматриваем раны. Другие держатся крепко, с надеждой смотрят на хирурга. Кто-то без сознания. Лица, покрытые копотью, засохшей кровью, крупные капли пота.

Очередь тянется на улицу. Несколько человек, укрытые полушубками и двумя-тремя одеялами, лежат на истоптанном снегу. Я обращаю внимание на мальчишку лет восемнадцати. Лицо серое, безжизненное, но он еще дышит, зажимая ладонями бок. Откидываю одеяла, полы шинели. Под пальцами расползается буро-зеленый ком. Вот кого надо срочно оперировать!

Но Григорий Иванович отрицательно покачал головой. Видя, что я застыла возле парня, объясняет:

— Лиза, он безнадежный. Разрывная пуля в кишечник угодила. Понимаешь?

За полгода я много чего насмотрелась. Что такое разрывная пуля в живот, отчетливо представляю. Десятки мелких, острых, как иголки, осколков превращают внутренности в решето. Кишечник у парня издырявлен так, что его никаким способом не зашьешь. Пока я неподвижно стояла, глядя на обреченного паренька, Григорий Иванович показал санитарам на раненного двумя пулями сержанта:

— Давайте этого… Лиза, пошли.

Медперсонала не хватало. Это в кино показывают, как вокруг операционного стола суетятся человек пять, а у нас в санбате обычно работали парами. Хирург и операционная медсестра. Санитарок в тот период не было, их обязанности исполняли легкораненые.

Консилиумы устраивать и советоваться было не с кем. За соседним столом работал хирург, специализирующийся на ранениях конечностей. Там тоже сплошной поток бойцов и офицеров с простреленными, перебитыми, а то и оторванными руками-ногами. Бесконечные ампутации, чистка глубоких ран. Пули и осколки дробили кости. И все равно умудрялись собирать их и большинство раненых возвращать в строй, хоть и не скоро.

Я себя крепкой девушкой считала. Сколько мы тогда спали? Бывало, по четыре-пять часов. Проваливалась в темноту, едва до койки добиралась. Кормили нас неплохо, но порой и завтрак, и обед пропустишь, когда шли сложные операции. Выпьешь крепкого сладкого чая с куском хлеба — и опять в операционную.

И все же я надломилась. Пошла за чем-то и на ходу упала. Григорий Иванович с коллегой осмотрел меня, покачал головой. Два дня пролежала в койке, приходила в себя, отсыпалась. А затем хирург перевел меня на должность палатной сестры. Объяснил, что обмороки просто так не бывают. И тем более, свалилась я не от того, что всяких страшных вещей насмотрелась. К этому я привыкла. А вот сердце не выдержало.

У меня появилась новая работа. Длинная брезентовая палатка с двумя печками, помощник — санитар из легкораненых и тридцать бойцов из числа тех, кого прооперировал Григорий Иванович. Все с ранениями в живот.

Такая категория раненых требует особого ухода. Особенно важен режим. Как правило, все они страдали не только от боли, но и от жажды. Кто знаком с медициной, знает, что тридцать человек, только-только приходящих в себя после тяжелых ран и сложных операций, — это большая нагрузка.

Первые десять дней после операции практически никому не разрешалось пить воду и есть. «Кормила и поила» своих пациентов уколами глюкозы и физраствором внутривенно, вводила обезболивающее, в том числе морфин.