Оставаясь в меньшинстве - Леонид Борисович Невзлин

Бабушка Женя (мамина мама) и я

В советскую эпоху очень распространенным было слово «дефицит». В стране недоставало всего: еды, одежды, обуви, книг, сигарет, железнодорожных билетов, автомобилей, туалетной бумаги… Всегда в Советском Союзе с его плановой экономикой чего-нибудь не хватало! А в особо тяжелые годы в магазинах не было почти ничего, поэтому самые необходимые товары власть распределяла по специальным карточкам. Мои родители застали эти карточки в военные и послевоенные годы, а я — в конце 80-х.

Важно заметить, что в Советском Союзе товары не только продавали, но и распределяли в соответствии с решениями властей. Например, в Москву и Ленинград направлялось гораздо больше продуктов и товаров, чем в провинциальные города. И не потому, что в Москве проживало больше народу, а потому, что магазины в столице были обязаны демонстрировать всему миру если не изобилие, то хотя бы благополучие. Пусть и весьма относительное.

Поэтому в Москву приезжали за едой и товарами со всего Союза. Например, в наших продуктовых магазинах всегда продавалась недорогая вареная колбаса. Правда, она с каждым годом становилась все менее съедобной, но в других городах и такой не было! Поэтому каждый день, каждый месяц и каждый год в Москву на электричках и поездах прибывали тысячи людей из других городов и окрестных деревень, чтобы скупать здесь «дефицит» — колбасу, а также масло, мясо, сыр, рубашки, сапоги, радиоприемники… Этот список можно продолжать бесконечно.

Но и магазинов, как и товаров, на всех не хватало. Даже в Москве. Поэтому практически всегда надо было стоять в очереди. Надо было ждать. Иногда пять-десять минут, а иногда часами.

Очередь и дефицит, дефицит и очередь были повседневными реалиями советской жизни. Такими же, как памятники Ленину или красные транспаранты с лозунгами «Миру — мир!». Мне страшно представить, сколько сотен и тысяч часов своей жизни растратили люди в очередях за годы советской власти…

Советский человек должен был научиться приспосабливаться к такой жизни. Он должен был уметь ориентироваться в окружающем мире и окружающих магазинах, если хотел найти и «достать» что-то вкусное. Моя бабушка Женя была просто мастером «магазинного ориентирования». Тем более что место, где мы жили, давало некоторые преимущества: вокруг было чуть больше дорогих торговых точек, в них продукты иногда задерживались на прилавках из-за высокой цены. Например, у нас достаточно часто на столе была дичь, потому что напротив, буквально в нескольких минутах ходьбы, на другой стороне Ленинского проспекта располагался магазин «Центросоюз» с огромной секцией «Дары охоты», а там — перепела, куропатки, тетерева, фазаны, медвежатина, мясо зубра, лосятина, оленина… Для приезжих эти слова были символами сказочного изобилия.

Бабушка Женя и я

Бабушка «выскакивала» в магазин и обратно по несколько раз в день. Она была в очень хорошей форме для этого вида «спорта». Невысокого роста, худощавая, энергичная, всегда очень аккуратная, мало ела, следила за собой. Мы с дедушкой ей помогали, втроем пешком ходили на Черемушкинский рынок — там покупали овощи и фрукты, тащили домой тяжелые сумки.

А на полпути от дома до рынка, на Ломоносовском проспекте, стояла чебуречная «Ингури». Это было типовое двухэтажное здание, такие в народе из-за больших стеклянных окон называли «стекляшками». На втором этаже был кавказский ресторан, казавшийся мне тогда шикарным, а на первом — обычная столовка, где за чебуреками тоже надо было стоять в очереди. Зато отстоял, купил и сразу съел! Какими же вкусными они казались! Спустя годы, уже студентом, я поднимался с друзьями и на второй этаж — в ресторан. Там мы заказывали и чебуреки, и шашлык…

Еще бабушка Женя была носительницей еврейской традиции в нашей семье, как минимум — в приготовлении пищи. Она росла в белорусском местечке, где и научилась кухне восточноевропейских евреев. Гефилте фиш, цимес, гусиное горло, редька с гусиными шкварками, паштет из куриной печени, форшмак. Мое любимое детское блюдо — куриный бульон с клецками из мацы.

Говорят, что когда-то мацу пекла мама бабушки Жени — прабабушка Злата. Но я ее застал уже совсем старенькой. У нее была болезнь Альцгеймера, она тяжело уходила… А мацу я до сих пор обожаю и готов ее есть хоть каждый день!

Бабушка Женя в молодости была красавицей. Мама моя рассказывала, что у бабушки был прекрасный голос, она хорошо пела и даже выступала с хором художественной самодеятельности. Дед всегда смотрел на нее с восторгом. И жили они всю жизнь в любви и согласии. Не помню никаких скандалов, даже голос друг на друга не повышали.

Бабушка, как беспартийная большевичка — так в годы советской власти называли тех, кто в Коммунистическую партию не вступил, но вполне разделял господствующие в стране идеологические взгляды в повседневной жизни, держалась от политики подальше, вражеские голоса, то есть западные радиостанции, не слушала, совершенно искренне верила в коммунистические идеалы и считала, что человек человеку друг, товарищ и брат. Она всегда была готова поспешить на помощь друзьям и родственникам, навестить больных — дома ли, в больнице… Или оббегать пол-Москвы в поисках нужных лекарств, которые, естественно, тоже были дефицитом.

Баба Женя для меня — образец чистого, бескорыстного человека. И хотя я к тем «коммунистическим идеалам» отношусь скептически, всегда вспоминаю бабушку, когда пытаюсь кому-нибудь помочь…

Смерть деда и бабушки стала для меня настоящей трагедией. В последние годы своей жизни дедушка Моня все больше и больше мучился астмой. Думаю, это следствие профессиональной деятельности. Скорее всего, надышался на испытаниях ракетным топливом, в состав которого входят крайне опасные компоненты. Дед пытался лечиться, но астма прогрессировала. В Москве он задыхался и кашлял, а летом уезжал в Феодосию, где море и степь, и все моментально проходило. Но решиться на окончательный переезд в Крым дед не мог. Сейчас я думаю, ему бы очень подошел иерусалимский воздух. Но тогда даже мечтать об этом было нельзя.

Болезнь не отступала, и в конце концов перешли на лечение гормонами. И те за несколько лет его просто убили. Тогда еще не было современных суперстероидов, лечили его преднизолоном. Начались отеки, одышка. Астма отступила, но из-за гормонального лечения начала развиваться миеломная болезнь — это рак костного мозга. Пытались лечить дома, несколько раз забирали в больницу. Но даже транспортировка кончалась переломами. До сих пор безумно больно вспоминать. Он мучился почти полтора года.