Екаб Петерс - Валентин Августович Штейнберг
Проявлялось то, что хорошо и критически было подмечено еще одним мудрым чекистом — В. Р. Менжинским, сказавшим, что ВЧК «развивалась с трудом, с болью, со страшной растратой сил работников, — дело было новое, трудное, тяжкое, требовавшее не только железной воли и крепких нервов, но и ясной головы, кристаллической честности, гибкости неслыханной и абсолютной, беспрекословной преданности и законопослушания партии».
Шаг за шагом вырабатывались методы и приемы борьбы. ВЧК приобретала имя и популярность у трудящихся и вызывала злобу, ненависть и страх у врагов Советской власти. Развязанная контрреволюцией гражданская война учила и научила понимать логику самых острых форм вооруженной классовой борьбы между пролетариатом и буржуазией. Война была крайне трудной, кровавой, ожесточенной, победы перемежались с неудачами.
В начале пути молодая революция, как все новое, смотрела на мир романтизированными глазами, он часто представлялся ей в идеализированном обличьи. Убежденной, и не без основания, что в своей основе она несет подлинный гуманизм, революции хотелось сразу проявить эти свои качества.
Вот тому пример. В конце 1917 года в Петрограде состоялся один из первых процессов, проведенных Революционным трибуналом. Судили графиню С. Панину, контрреволюционную даму, ходившую в вождях кадетской партии и ближайшую сторонницу свергнутого Керенского. Она присвоила 93 тысячи рублей казенных денег. Вторым подсудимым оказался монархист В. Пуришкевич, помещик-черносотенец и организатор еврейских погромов в царской России. В его доме во время обыска были обнаружены оружие и контрреволюционные документы. Трибунал вынес крайне мягкий приговор. Графине Паниной выразить строгое осуждение перед лицом всемирного революционного пролетариата. Присвоенные ею деньги передать в распоряжение народного комиссара просвещения А. В. Луначарского. Саму графиню освободили. Пуришкевич получил лишь краткий срок тюремного заключения. Но вскоре и он вышел на свободу. Вспоминая казус с Пуришкевичем, известный чекист Мартин Лацис рассказывал, отвечая тем, кто на Западе и в России трубил об «ужасах чрезвычайки»: «Мы, например, освободили Пуришкевича… А этот «рыцарь» остался верен себе и не одного потом из наших товарищей угнал в петлю».
Трибуналу хотелось показать свой гуманизм и человечность. Он это делал, надеясь, что мир сразу же начнет изменяться под воздействием таких примеров. Иллюзии? Разумеется, но их разделяли тогда многие, в том числе и Петерс, председательствовавший в трибунале. Контрреволюционных генералов нередко отпускали под честное слово, что они не будут больше вредить революции.
Первое время врагу зачастую удавались хитрость и обман, акции коварства и вероломства. А вскоре контрреволюция развязала открытый белый террор.
Испытывая лишения, теряя все больше и больше лучших своих представителей, рабочие и солдаты сами заговорили о «мягкотелости к своим классовым врагам». Писали об этом с тревогой в газеты. Российская революция не хотела покорно идти на плаху. Налетевшие испытания заставляли ее взрослеть, выходить из своего отрочества, острее сознавать глубину опасности и цели врага.
Петерс теперь редко находился на Гороховой, чаще — в лабиринтах города, который, казалось, был опутан невидимой опасной сетью. Чай со слипшимися леденцами в кругу друзей казался навсегда ушедшей идиллией: пили кипяток, очень редко морковный чай. А забот все прибавлялось — контрреволюция не дремала.
Петерс проявлял решительность и беспощадность к врагам, за это они прозвали его «охранником». Он знал, откуда это пошло. В Россию доходили «почтенные» газеты Запада, такие, как «Таймс», где его называли не иначе, как «кровожадным тираном» и «безнравственным» — как же, бросил свою семью в Лондоне. На обвинения в безнравственности можно было махнуть рукой, в них выражалась бессильная классовая злоба и обыкновенная глупость. Но он переживал и боялся, боялся за Мэй. Устоит ли она под напором клеветы на ее мужа? Письма из Лондона прилетали редкой птицей. Сам он мог посылать их лишь изредка с оказией, да и как-то выходило, что все больше спрашивал о маленькой Мэй. Наслышавшись и начитавшись всего о своем муже, Мэй-старшая терялась, судорожно листала газеты. Родственники ссылались на ту же «Таймс». Мэй, прочитав об очередных «ужасах ЧК», нервно шептала: «Какой кошмар!» И все реже и короче отвечала на письма Джейка.
В марте 1918 года правительство Республики переехало в Москву. Руководил этим Вл. Бонч-Бруевич; ему помогали латыши Е. Петерс, К. Петерсон и Э. Берзинь, отвечавшие за охрану поезда. Переехала в Москву и ВЧК, заняв дом на Лубянке, в котором раньше помещалось страховое общество. В первый же день анархиствующие хулиганы застрелили ее сотрудника, когда он зашел в чайную и сел за столик. Дзержинский потребовал разыскать убийцу, разоружить анархистов, их «черную гвардию».
Обстановка в Москве отличалась от петроградской. Здесь шумно, с перестрелками, пьяными налетами действовали всевозможные анархистские организации. Они считали себя истинной властью или по крайней мере «параллельной» Советской. Из своего штаба на Малой Дмитровке анархисты командовали «черной гвардией», выдавали «ордера» на аресты. Обвешанные оружием и гранатами, они потрошили и обыскивали квартиры, прибирали к рукам приглядевшиеся особняки и вывешивали на них черные флаги. Захваченное имущество шумно (не без саморекламы) раздавали обывателям.
Для ЧК не представляло большого труда проникнуть в анархистские «коммуны», жившие беспечно, принимавшие каждого, кого влекла «вольная доля». Выяснилось, что в них собрались в основном обыкновенные хулиганы и бандиты, «идейных анархистов» оказалось не больше чем один из двадцати.
ВЧК приобрела уже определенный опыт — ведь бандитизм и хулиганство зимой 1917/18 года, по словам Петерса, приняли в Петрограде «ужасающие размеры». И чекисты с этим тогда справились. Поэтому в Москве хватило одной операции, чтобы «параллельной» власти фактически не стало. 13 апреля «тысячная армия хулиганов, занимавшая десятки особняков и терроризировавшая население Москвы, была ликвидирована в течение одной ночи» (Петерс). Не без жертв, конечно, с обеих сторон. Остались, правда, рассеянные и деморализованные группки да фальшивомонетчики, печатавшие миллионные купюры. Этим отрядом преступного элемента отныне занимался в основном уголовный подотдел ВЧК.
Чекистов, однако, ждали куда более трудные испытания.
МОЖНО ЛИ РЕВОЛЮЦИЮ ДЕЛАТЬ ДЕЛИКАТНО?
В кабинет Петерса принесли кованый среднего размера сундук. Екаб ввел правило: все подозрительное, сомнительное, важное — предметы, ценности, бумаги — должно было немедленно доставляться к нему. И вот перед ним ларец, опоясанный позеленевшей латунью.
— Откуда он?
— Из отряда Попова[19].
— И что в сундуке?
— Не знаем, — чекисты пожимали плечами, — может, золото… Чудной замок — не открывается.
— Не открывается, говорите, — с усмешкой поглядывал Петерс то на товарищей, то на запертый сундук, — а если бахнет?..
— Бомба?.. Не может… без сердца надо
