Письма сестре - Михаил Александрович Врубель
О себе скажу, что я провожу нынешние праздники весело, – сверх обыкновения, так как вот уже четыре года, как я провожу праздники никуда не выходя, кое-что почитывая и порисовывая. Такое не совсем уместное исключение для нынешних праздников произошло от знакомства с французскими актерами, о котором тебе папаша, верно, уже говорил. Это очень милые люди, и я с ними тем больше сошелся, что вижу в них отличных знатоков искусства и я, как адепт последнего, нахожу с ними нескончаемые темы для разговора. Им очень понравились мои croquis la plume[36] действующих лиц в разных пьесах, так что, благодаря этим croquis, я имел удовольствие познакомиться с главой французской труппы m-elle Keller, пить с ней чай и слышать от нее несколько любезностей моим рисовальным способностям. Все это меня несколько увлекло, так что я сделал порядочную глупость, обещав Delpant нарисовать его вальсирующего с m-elle Keller (в опере «La fille de m-me Angot») [ «Дочь мадам Auro» – оперетта Лекока.] акварелью, и теперь рисунок отнимет у меня очень и очень много времени.
Но вообще согласись, что это знакомство очень оригинально, мило и интересно. О последнем можешь судить уже потому, что этот предмет занял четвертую часть моего, извини, короткого и даже очень короткого и некрасивого письма; но я ведь считаю промежутки между моими письмами годами, и это обстоятельство может служить извинением если не первому недостатку моего письма, то, с грехом пополам, последнему. Да, многое, очень многое есть поважнее знакомства с Keller, о чем бы мне следовало тебе написать, но на это понадобилось бы много времени, а я таки порядочный лентяй, и кроме того, весь запас моего прилежания и терпения окончательно истощился на моей акварели; а потому беседу об этом «многом» я откладываю до недалекого уже свидания; а покуда до свидания! Крепко обнимаю тебя и еще раз желаю в новом году всего хорошего. Достаточно, если будешь писать почаще к папаше: твои письма его очень радуют. Еще раз прощай!
Любящий тебя брат М. Врубель
Новый год мы проводили с Красовскими[37] у Анковских и вспоминали за тостами об отсутствующих, как-то у вас проводится этот вечер, и делали разные предположения по поводу места и обстоятельств встречи будущего 1875 года, оказалось, что, по всей вероятности, мы встретим этот год опять врозь и из Врубелей в Одессе разве останутся только одни Арцимович[38].
1874. Одесса
Присоединяю и свои поздравления и всяческие пожелания к мамашиным и папашиным. Вероятно, это последние строки, что я пишу тебе нынешний год в Петербург: пройдет масленица и настанет для нас время, когда не только что не будет времени оглянуться на прошедшее, чтобы сообщать письменно друг другу, – но и хорошенько сообразить настоящее; занятия, занятия и занятия. Тяжеловато! Но зато как будет приятно для нас это свободное лето, вместе и, может быть, в зелени Лазенковских садов[39]. Картина, – не правда ли, достойная музы Феокрита[40]. До свиданья, дорогая Анюта! Еще раз желаю тебе как нельзя блистательнее увенчать успехом эти последние три-четыре трудовые месяца. Целую тебя крепко.
Твой брат М. Врубель
Р. S. Я очень и очень рад предложению дяди Коли. Мною овладел in gens desiderium Petropolis[41]! Подальше, в самом деле, от этой Одессы, которая своим коммерческо-индифферентным взглядом на все начинает-таки действовать разлагающим образом на мои собственные.
1875 год. 2 февраля. Петербург
Поздравляю тебя с днем твоих именин, дорогая Анюточка, и повторяю свои пожелания к 17 января[42]; очень желал бы, чтобы мне пришлось за исполнением сих пожелать нового раньше казенного времени пожеланий – Нового, 76 года. Обращаюсь именно с моим письмом к тебе, потому что думаю хотя этим средством заставить тебя сокрушить печать молчания, на которую я негодую – и не один, но, конечно, в числе этих многих, я имею право не на последнее место. Сегодня, еще ради твоих именин и ради многорадостного известия «зрение мое положительно немного улучшается» («Сухо дерево»! Мамашечка), которое в пятницу у целого общества вызвало радостное «Ну, слава богу!» – ради этих-то двух обстоятельств я сегодня не сержусь на тебя, но впредь трепещи моего гнева, нераскаянная грешница!
Беру на себя смелость говорить так, потому что сам недавно очистил свою совесть от всяческих грехов. Прошлую субботу провел я целый вечер у Ольги Григорьевны[43]. Она была, видимо, очень-очень рада раскаянию непочтительного племянника, тем более что я весь вечер восхищался, и совершенно искренне, ее Людмилой, которая – премилый ребенок с темно-каштановыми волосиками и темно-карими большими глазами – слегка напоминает Олю Давыдову[44]. Вспоминали о Ст[арой] Руссе и Ольге Михайловне[45], о «чудной Мадриньке – перле матерей»[46]. Тут же мне сообщили, что Мария Григорьевна[47] получила пенсии только двести с чем-то р[ублей] и квартиру – нижний этаж дома, в котором живут Зеленины[48]. Ни у нее, ни у Давыдовых, ни у Краббе[49] я еще не был (к последним собираюсь сегодня).
Был у Арцимовичей две недели тому назад. M-me Арцимович со своими претензиями положительно отравляет мне эти посещения. Попал я в понедельник туда, куда попасть никак не ожидал – к Ольге Андреевне Веселаго[50] – она сходится с мужем и в свои рожденья давала бал, на который приглашала всех своих хороших старых знакомых, в числе которых, как представитель Врубелей в Питере, был приглашен и я; я поехал, тем более что тетя Варя нуждалась в кавалере, так как Ник[олай] Христианович был в конференции. Он приехал позже и [у] вез Варвару Николаевну; а я плясал до четвертого часу. Общество, впрочем, было неинтересное.
Студенческого бала дело идет очень плохо, и он, кажется, совсем не состоится. Зато экзамены грозят своей страшною реальностью – курсы увесисты, около двухсот всего листов. Распределение сделано предположительно: 21 апреля – ист[ория] русского пр[ава], 3 мая – энциклопедия, 16 мая государственное право, 21-го – римское право и 27-го – богословие. Все, как видишь, кричит – занимайся, занимайся! И у Жоржи уже волосы пошевеливаются на голове. Вчера он слышал Патти
