Жизнь и книги дяди Гиляя - Виктор Васильевич Гура
В рассказе «На плотах» (1888) писатель вновь обращается к своей теме. Он рисует быт плотовщиков, их тяжелый труд, показывает на судьбе багорщика Никиты разорение деревни, бедственное положение крестьянина. Еще недавно Никита жил своим хозяйством, а теперь распалась его семья, младшие дети умерли «от горла» и «от живота», старший сын ушел в город и погиб в его трущобах. Стоит теперь в деревне почерневшая изба с соломенной крышей, наполовину съеденной коровенкой. Уходя в плотовщики, чтобы прокормить себя и старуху, Никита оставляет значительную часть заработка в московских трактирах. Он уже на пути в трущобы.
Некоторые рассказы Гиляровского о судьбах обездоленных, выброшенных из жизни людей раскрывают отчаяние психологически надломленного человека, окрашиваются настроениями грусти, тоски. Такие лирические, идущие от автора интонации нередко определяют содержание и структуру его новых рассказов («Там, где-то…», «Нумер седьмой», «Беглый», «Ураган», «Песня»).
В 1912 году в Москве вышла еще одна книга дяди Гиляя — «Шутки». В ней писатель собрал рассказы иного плана. Это — совсем «осколочные» зарисовки шуточного, подчас фельетонного характера. Гиляровский дает бытовые сценки из жизни купцов и московских обывателей, военных и полицейских, актеров и газетчиков, раскрывает невежество купечества («Рассказ купца о „Фаусте“», «Лукопериа Грандифлера»), глупое положение полиции и царских чиновников («Следствие», «Макарка»), наглое обирательство торговцев («Готовая обувь») и дворников («Старший дворник»). Но писатель не ограничивается бытовыми зарисовками, он рисует и едкие сатирические картины. Рассказ «Доморощенный Треф» — довольно злая сатира на мещанский быт полустанка Терпиловка Ново-Запихайловской железной дороги, на это болото трясинное, которому нет конца-краю. Здесь никто никогда не читал газет и не интересовался тем, что происходит за полустанком, слышали как-то случайно о какой-то забастовке, но знать о ней не хотели, потому что «своего горя было много — у кур в это время была повальная болезнь, от которой они крутились по двору и падали мертвыми». «Сама же Ново-Запихайловская дорога не бастовала, — с иронией пишет Гиляровский, — и продолжала возить щепной товар и молоко. Попались случайно несколько номеров газеты от проезжих пассажиров, но в них были напечатаны такие страшные вещи, что жандарм и начальник станции предали их уничтожению, почти не читая»[25].
В рассказе «Лукопериа Грандифлера» высмеивается кичливый купец Костыгин, ошеломляющий своих посетителей «научными» названиями цветов. Названия эти он сочиняет на ходу, а один из цветов сада в честь своей дородной супруги, «купчихи неохватной» Лукерьи он громко назвал «Лукопериа Грандифлера».
«Осколочные», «шутейные» рассказы дяди Гиляя насыщены меткими жизненными наблюдениями. Чуткий к живой разговорной народной речи, Гиляровский умел подслушать ее и заботливо сохранял в своих рассказах сочные народные выражения и диалоги.
Вскоре грянула первая мировая война, и Гиляровский вновь выступил как поэт. Он издал три книги стихов: «Казаки» (1914), «Год войны» (1915), «Грозный год» (1916). Но вошедшие в них ультра-патриотические стихи не были оригинальны ни по форме, ни по содержанию.
Как беллетрист Гиляровский не мог развернуть свой талант в жестоких условиях царской цензуры. Он то переключался на поэзию, то совсем замолкал. Только Великая Октябрьская революция дала ему возможность откровенно рассказать о том, что он видел за годы своей жизни.
9. «О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ»
Задолго до революции в одном из стихотворений Гиляровский писал:
Не бойтесь, хоть ветра напевы унылы… Надейтесь — воспрянут могучие силы, Весна золотая придет!Вера в могучие народные силы, ожидание «весны золотой», знание истинного положения обездоленных людей — все это и привело Гиляровского к горячему восприятию Октябрьской революции. Начался самый плодотворный период в его творческой жизни. Гиляровский напряженно работал даже в суровые годы гражданской войны. В декабре 1917 года он закончил и читал друзьям поэму «Петербург», а вслед за этим готовил к печати поэму о своем любимом герое Степане Разине.
Автор этой поэмы, по словам К. Паустовского, встретил революцию как «разворот русского бунтарского духа» и «искал ее истоки в разинщине, пугачевщине, в крестьянских бунтах и „красных петухах“»[26]. Это одностороннее восприятие революции и нашло отражение в его поэтических работах этих лет и особенно в поэме «Петербург».
Несмотря на преклонный возраст, Гиляровский был полон молодой энергии, горячо приветствовал новую жизнь и активно сотрудничал в советской печати («Известия», «Вечерняя Москва», «Прожектор», «Огонек» и др.). За день он успевал иногда побывать в нескольких редакциях — то сдаст статью, то расскажет о старой Москве, то одобрит начинание нового поколения литераторов.
Вездесущий старик появлялся в редакциях, как вспоминает К. Паустовский, неожиданно, перекрывая всех своим гремящим хрипловатым голосом. «— Молокососы!.. — кричал он нам, молодым газетчикам. — Трухлявые либералы! О русском народе вы знаете не больше, чем эта дура мадам Курдюкова… От газетного листа должно разить таким жаром, чтоб его трудно было в руках удержать. В газете должны быть такие речи, чтоб у читателя спирало дыхание. А вы что делаете? Мямлите! Вам бы писать романы о малокровных девицах. Я знаю русский народ. Он вам еще покажет, где раки зимуют!.. Можно, конечно, делать политику и за дамским бюро на паучьих ножках. И проливать слезы над собственной статьей о русском мужике. Да от одного мужицкого слова всех вас схватит кондрашка! Тоже народники! Прощайте! Другим разом зайду. Сейчас что-то неохота с вами балакать»[27].
И он уходил устраивать очередной разгром в другой редакции. Газетная молодежь любила Гиляровского «за
