Розмари Салливан - Дочь Сталина

25 ноября 1915 года

Ольга Евгеньевна,

я не могу передать, моя дорогая Ольга Евгеньевна, как я вам благодарен за ваше доброе отношение ко мне. Я никогда не забуду ту заботу, которую вы проявили. Я не дождусь того момента, когда моя ссылка закончится и я смогу приехать в Петербург, чтобы сказать спасибо лично вам и Сергею. Но мне осталось еще два года… Шлю наилучшие пожелания вашим мальчикам и девочкам.

Этот человек вскоре станет зятем Ольги и однажды предаст ее.

Как только ее младшей дочери Надежде исполнилось четырнадцать, Ольга получила специальность акушерки. Когда Россия вступила в Первую мировую войну, она стала работать в Красном кресте, ухаживая за ранеными, прибывающими с германского фронта. Она практически жила в госпитале и, по словам, ее сына Павла, имела там любовников.

К тому времени, когда они стали жить в Зубалово, Ольга и Сергей были практически чужими людьми. Он приходил с одного конца дачи, она — с другого, и они смотрели друг на друга через длинный обеденный стол. Сергей отошел от дел, хотя, как старый большевик, он по-прежнему верил в дело партии. Ольга была более скептична, она одна из первых догадалась, что же собой представляет ее зять на самом деле.

В длинные летние месяцы на даче жила словно бы типичная грузинская семья — взрывная и горячая. Дедушка Сергей злился, когда дети вертелись за столом, и мог опрокинуть суп ребенку на колени. Ольга вернулась к православному вероисповеданию. Когда дети Сталина и их друзья начинали говорить об атеизме и задевали этим веру бабушки, она отвечала так: «Где душа? Об этом вы узнаете, когда она заболит». Тем не менее, Ольга совершенно не возражала против власти и других преимуществ, которые давало положение ее зятя.

Светлана, голубоглазая и рыжеволосая, была похожа на бабушку. По ее утверждению, Надежда запретила матери бывать в кремлевской квартире из-за того, что та постоянно критиковала преданность дочери большевистскому движению и работе, что мешало проводить время дома с детьми. Возможно, Светлана услышала об этом позже от своих теть: вряд ли такие подробности могли остаться в памяти шестилетнего ребенка. Очевидно, Ольга кричала Надежде, что вырастила четверых детей, хотя Надя, вспоминая свое переломанное детство, могла бы с этим поспорить. Ольга имела взрывной характер, совершенно не имела склонности к самоанализу, и, вполне вероятно, Светлана унаследовала эти черты от нее.

Ребенком Светлана едва ли могла хорошо понимать все эти сложные взаимоотношения внутри семьи. Что видел ребенок? В Зубалово ее бабушка и дедушка, особенно дедушка, полностью заменяли родителей. У Сергея была мастерская в отдельно стоящей избе, и он часто приглашал туда детей, чтобы они поиграли с инструментами и научились делать какие-то вещи. Иногда он развешивал конфеты на деревьях, чтобы дети искали их, устраивал долгие походы за грибами.

Как уже говорилось, многие представители партийной элиты проводили лето в Зубалово. Светлана называла их всех дядями. «Дядя» Ворошилов и «дядя» Микоян приезжали на дачу с семьями. Больше всех она любила старого товарища Сталина Николая Бухарина, с приездом которого вся дача наполнялась смехом. Он научил няню Светланы кататься на велосипеде и всегда приносил на дачу и в кремлевские сады разных животных: ежиков, садовых ужей в банках, ястребов и даже ручную лису. Эта лисица пережила своего хозяина: она бегала в кремлевских садах и после Третьего Московского процесса, на котором в 1938 году Бухарин был приговорен к смертной казни.

Приезжали и другие друзья Сталина, например, Серго Орджоникидзе и его жена Зинаида. Шестилетняя Светлана с детским любопытством наблюдала за взрослой жизнью: Семен Буденный играл на аккордеоне, и все пели русские народные песни. Даже Надя порой танцевала грузинскую лезгинку, а Сталин, у которого был хороший голос, пел. Все сталинские гости начали исчезать в середине тридцатых годов. Только Микоян, Буденный и Ворошилов пережили Сталина. Одни «тети» и «дяди» получали смертные приговоры, другие — долгие сроки, а третьи кончали с собой, как Серго Орджоникидзе. Светлана вспоминает, что ребенком она никак не могла понять, куда все уходят. Люди просто-напросто исчезали, и никто не объяснял, почему.

Когда родилась Светлана, Сталину было пятьдесят два года, и он не любил отдыхать в компании шумных детей. Они с Надей проводили отпуска в Сочи, на берегу Черного моря, где вождь пытался теплыми ваннами лечить свой ревматизм, приобретенный в сибирской ссылке. Иногда на юг отправлялся целый кортеж машин, в которых ехали члены партии. У Светланы сохранилось множество фотографий из этих поездок. Среди них, например, фото Абеля Енукидзе, любимого крестного отца ее матери, на пикнике на пляже, а также фотографии других членов Политбюро: Молотова, Микояна, Ворошилова. Такое совместное проведение отпусков было частью партийной идеологии. У Сталина были сросшиеся пальцы на ноге и из-за несчастного случая в детстве повреждена рука. Он никогда не плавал, а проводил время на пляже за походным столиком, просматривая документы. Только в пять лет родители стали брать Светлану на дачу в Сочи.

Оглядываясь назад в своих воспоминаниях, написанных, когда ей было тридцать семь, Светлана могла говорить только о смерти всех этих людей, но не об их убийцах. «Я хочу записать только то, что я знаю, что я помню и видела сама», — так она пыталась по прошествии времени справиться с психологической травмой. Но здесь уже началось разделение: Зубалово было миром света и волшебства, где летом собирались старые друзья-революционеры и смеялись вместе со своими детьми. Потом все окрасилось в убийственно-черные тона.

Вспоминая о прошлом, Светлана не хотела предавать свое детское счастье. «Золотая клетка» защищала ее от всех перипетий того нелегкого времени: жестокой междоусобной борьбы внутри партии, когда Сталин отстаивал свое господство, уничтожая соперников из числа старых большевиков и партийной элиты; гибели миллионов крестьян, пострадавших от принудительной коллективизации, проведенной для ускорения индустриализации страны. Бесклассовое большевистское общество копировало царский режим: люди снова стали рабами, а их новые хозяева окружали стенами свои укрепления.

Светлана не могла предать волшебство своего первого мира, где она жила ребенком, вне времени и памяти, в месте, населенном любимыми людьми. Должна ли была отразиться на ней несправедливость окружающего мира? В этом-то и был корень парадокса. Как мир чудес мог оказаться полным ужасов? Как отец, который любил и ласкал ее, к которому, по словам няни, она бежала с фиалками и земляникой, чтобы в награду получить пахнущий табаком отцовский поцелуй, мог быть одним из самых кровавых диктаторов своего времени?