Уинфред Шарлау - Кредит на революцию. План Парвуса
Хотя Гельфанд без конца говорил об организационном бездействии и мелкой подозрительности партийной власти в отношении профсоюзов, он разбавлял критику рядом конструктивных предложений. Социал-демократия, повторял он из статьи в статью, должна понять, как использовать собственные силы. Пролетарские массы невозможно удерживать в бездействии в ожидании революции, которая произойдет в будущем, но неизвестно когда. Рабочим нужны конкретные цели. В качестве цели Гельфанд видел борьбу за сокращение рабочего дня. Лозунг о восьмичасовом рабочем дне, прозвучавший на первом Учредительном съезде Второго интернационала в 1889 году, Гельфанд расценил как магическое заклинание, которое можно использовать для того, чтобы вдохновить массы на более активную борьбу против существующего строя.
В 1896 году из Дрездена он направил две резолюции в адрес съезда, которые обязывали партию взять на себя инициативу по установлению восьмичасового рабочего дня. Гельфанд не пришел в уныние, когда выступавшие на съезде объявили его идеи «утопическими» и заявили, что подобные требования «не могут быть приняты в качестве резолюции». На следующий год Гельфанд предпринял новую попытку, обратившись к съезду, проходившему в Гамбурге в 1897 году. Требование о восьмичасовом рабочем дне, объяснял Гельфанд, должно стать основным пунктом социалистической программы на следующих выборах. После того как его предложение опять не произвело желаемого впечатления, в 1901 году он поверг партию в удивление готовым законопроектом Законотворческие таланты Гельфанда не произвели никакого впечатления на Бебеля. В 1903 году на съезде в Дрездене он заявил, что настаивает на законе о продолжительности рабочего дня, но предпочитает, чтобы законотворчеством занимались специалисты, такие как прусские «тайные советники»[45].
После выступления Бебеля терпение Гельфанда лопнуло. Такое невероятное уважение к властям, такая скромность и недостаток политической инициативы были выше его понимания. Не сдерживая ярости, он напомнил Бебелю, что «отстранение от парламентской инициативы означает… не что иное, как оппозицию. Антиправительственная позиция станет путеводной звездой партийной тактики»[46].
Снова и снова Гельфанд подвергал критике оптимистичный настрой, в котором немецкая социал-демократия пребывала с тех пор, как в 1890 году сбросила оковы антисоциалистических законов Бисмарка. Этот оптимизм нашел яркое выражение в словах Августа Бебеля: «Буржуазное общество так активно работает на саморазрушение, что нам остается только дождаться момента, чтобы взять власть, выпавшую из его рук»[47].
В этой атмосфере иллюзий планы Гельфанда по развитию наступательной революционной тактики производили впечатление более чем эфемерных. Его булавочные уколы не выводили деятелей в Берлине из состояния оптимистичной летаргии. В то время как Гельфанд вещал о курсе на вооруженную революцию, из Дрездена зазвучал голос Эдуарда Бернштейна, начавшего произносить траурную речь над могилой революции.
В октябре 1897 года появилась первая из серии статей Бернштейна, озаглавленная «Проблемы социализма»[48].
Капиталистическая система, писал Бернштейн, далека от разрушения. Экономическое развитие последних лет показало, что периодические кризисы, предсказанные Марксом, утратили остроту и не производят особого впечатления на существующий режим. Социалистическая партия должна принять во внимание этот факт и сделать из него правильные выводы. Вместо того чтобы пассивно ожидать революцию, крушение капитализма, партия должна объединить усилия для осуществления реформ, которые качественно улучшат положение рабочего класса.
Бернштейн настолько умело замаскировал сомнения в правильности марксистской догмы, что поначалу партия не почувствовала важности поднятых им вопросов. И Vorwarts, и лейпцигская Volkszeitung восприняли его статьи в качестве «стимулирующих замечаний», которые могли быть слегка неправильно истолкованы только в нескольких местах. Даже Карл Каутский, казалось пораженный временной слепотой, прочел статьи Бернштейна с «величайшим удовольствием».
С Гельфандом все было иначе. Возможно, дебаты по аграрному вопросу открыли путь к пересмотру марксистской теории, и он считал, что вскоре учение Маркса подвергнется критике, а может, он просто более внимательно, чем его товарищи, читал статьи Бернштейна и сразу понял, что удар нацелен на основу марксистской доктрины. На его взгляд, наступил подходящий момент, чтобы раз и навсегда показать, какую позицию занимает германская социал-демократия. Он не мог позволить Бернштейну беспрепятственно высказывать свои мысли и мгновенно дернул за «сигнальную веревку»[49].
Страницу за страницей в саксонской Arbeiterzeitung Гельфанд посвящал жестким нападкам на размышления Бернштейна. То, что делал Бернштейн, было, по мнению Гельфанда, не чем иным, как «уничтожением социализма». Сомнения Бернштейна в крахе капиталистического строя, в губительности воздействия экономических кризисов лишний раз доказывали его неспособность мыслить «по-научному». Немецким рабочим абсолютно не нужно, с пеной у рта доказывал Гельфанд, принимать всерьез прогноз Бернштейна, что преждевременная революция закончится «невероятным поражением» социалистической партии. Срываясь на крик, Гельфанд потребовал: «Дайте нам полгода правительственного беззакония, и капиталистическое общество уйдет в историю»[50].
Немецкие социалисты дрогнули; одна за другой социалистические газеты приняли участие в скандале. Поначалу партийные лидеры воздерживались от публичных заявлений. Они привыкли к разногласиям в партии и, в частности, к конфликтам, инициатором которых был редактор Sachsishe Arbeiterzeitung.
Бернштейн считал, что есть шанс заставить критика из Дрездена замолчать. Нападки Гельфанда, его контрудары, революционный энтузиазм были не чем иным, как дешевыми эффектами для невежд. «В самом деле, смешно продолжать спор через пятьдесят лет после создания Коммунистического Манифеста, когда политические и социальные условия полностью отличаются от условий того времени… Современное рабочее движение не ведет сенсационных сражений, а завоевывает позиции, шаг за шагом, в непрерывной, упорной борьбе»[51].
Статья не произвела предполагаемого эффекта; уже ничто не могло удержать Гельфанда. Он не прекратил атаки на Бернштейна. В отличие от Каутского, Бебеля и Либкнехта Гельфанда не связывали ни личные симпатии, ни чувство социалистического товарищества. Партийные лидеры сначала скептически наблюдали за спектаклем, разыгрываемым Гельфандом, в котором он исполнял роль великого инквизитора, преследователя одного из самых любимых учеников Фридриха Энгельса, а затем пришли в неописуемую ярость.
Они наблюдали, как их товарища клеймили как «антисоциалиста», саботажника, предателя революции. Гельфанд демонстративно игнорировал голоса, звучавшие в защиту Бернштейна.
Гельфанд решил, что человеку, совершившему ошибку, должно быть вынесено официальное порицание на предстоящем съезде партии в Штутгарте в 1898 году. Кроме того, он заставил дрезденских избирателей внести резолюцию, в которой решительно заявлялось, что одними реформами не покончить с классовым обществом – это задача революции.
Руководство партии не могло больше терпеть Гельфанда. Еще до открытия съезда Бебель написал Каутскому все, что он думает о Гельфанде. «Это человек, снедаемый гордыней, и его действия показывают, что он не имеет ни малейшего понятия о нашем положении. Последнее, что нам нужно, это чтобы съезд официально решил бороться за социальную революцию»[52].
В городе, в котором Гельфанд семь лет назад вступил в партию, товарищи по партии впервые нанесли ему глубокое оскорбление. Съезд в Штутгарте отклонил тезис Бернштейна, признав его оппортунистическим, но с самим автором обошлись по-доброму. Его попросили пересмотреть взгляды, а затем опубликовать свои мысли в виде отдельной книги. Зато с Гельфандом обошлись весьма жестко. Один за другим выступавшие обвиняли Гельфанда во всех смертных грехах, словом, платили ему его же монетой. Ауэр, Фроме[53], Штадтхаген, Бебель, Либкнехт жестко указали Гельфанду его место.
Его осуждали за тон, в котором он вел полемику, неподобающе наглый, самоуверенный, словно он был школьным учителем, отчитывающим нерадивых учеников. Его обвиняли в том, что он ни в чем не знает меры; его критические замечания, зачастую справедливые, несоразмерны содеянному и недостаточно обоснованны. Только Клара Цеткин пыталась оправдать Гельфанда, но ей никого не удалось убедить.
Хотя у Гельфанда не было мандата, ему позволили выступить в свою защиту перед съездом. Он был озлоблен и разочарован, но не отказал себе в удовольствии свести счеты с Бернштейном… Его статьи в Arbeiterzeitung были только подготовкой к окончательному ответу. Когда внутрипартийная дискуссия выродилась в обычную перебранку между членами партии, а лидеры партии делали все, чтобы погасить возникший инцидент, Гельфанд в пух и прах разбил доводы Бернштейна.
