Пьер Жильяр - При дворе Николая II. Воспоминания наставника цесаревича Алексея. 1905-1918
В то время я еще очень мало знал о «старце» и где только возможно пытался найти хоть какую-то информацию, на основании которой мог бы сформулировать свое мнение об этом человеке. Его личность очень интересовала меня. Но это было очень нелегко. Дети никогда не упоминали имени Распутина и в моем присутствии избегали даже малейшего намека на его существование. Я понял, что таковы были указания царицы. Без сомнения, она опасалась, что, будучи иностранцем и не православным, я буду не в состоянии понять чувства, которые испытывала она и вся ее семья по отношению к «старцу». Именно эти чувства заставляли их почитать его как святого. Наложив на детей своеобразный обет молчания, она тем самым позволяла мне игнорировать Распутина, или, другими словами, выразила желание, чтобы я вел себя так, как если бы я ничего не знал о Распутине. Тем самым она лишила меня возможности пополнить ряды противников человека, даже имени которого я не знал.
Основываясь на сведениях, почерпнутых из других источников, я убедился, что в жизни цесаревича Распутин играл незначительную роль. Несколько раз доктор Деревенько пересказывал мне забавные замечания, которые цесаревич делал о Распутине в его присутствии. Распутин будоражил его воображение и разжигал любопытство, но влияния на мальчика он не имел.
После демарша Тютчевой Распутин больше не показывался на этаже великих княжон, а цесаревича он навещал очень редко.
Без сомнения, власти боялись, что я когда-нибудь могу столкнуться с Распутиным, поскольку комнаты, которые я занимал, примыкали к апартаментам моих учеников. Поскольку я просил личного слугу цесаревича информировать меня о малейших деталях жизни мальчика, то Распутин не мог видеть его без моего ведома.[16]
Дети видели Распутина, когда он бывал у их родителей, но даже в то время его визиты были нечастыми. Бывало, он не появлялся при дворе целыми неделями и даже месяцами. Его все чаще видели у госпожи Вырубовой, в ее небольшом доме неподалеку от Зимнего дворца. Царь и наследник почти никогда не бывали в этом доме, поэтому их встречи были редки.
Как я уже говорил, Вырубова была посредницей между царицей и Распутиным. Именно она переправляла «старцу» адресованные ему письма и привозила его ответы (обычно устные) во дворец.
Отношения Вырубовой с ее величеством были очень близкими. Вырубова бывала у своей царственной подруги почти каждый день. Эта дружба длилась много лет. Вырубова очень рано вышла замуж. Ее муж был негодяем и отъявленным пьяницей, и скоро молодая жена всем сердцем возненавидела его. Они расстались, и Вырубова нашла облегчение и утешение в религии. Несчастья роднили ее с царицей, которая сама так много страдала в жизни и стремилась утешить подругу. Молодая женщина, пережившая так много, вызывала в ней глубокую жалость. Скоро Вырубова стала доверенным лицом царицы, а доброта, которую царица проявляла к ней, сделала молодую женщину ее верной рабой.
Вырубова была очень сентиментальна и склонна к мистицизму, а ее безграничная преданность царице таила в себе опасность, потому что была оторвана от всякого чувства реальности и более походила на слепое обожание.
Царица не могла сопротивляться такой яростной и искренней привязанности. Несмотря на свое положение, она хотела иметь друзей – и чтобы это были только ее друзья. Ее устраивала только та дружба, где она была доминирующей стороной. Ответом на ее доверие могло быть только полное самоотречение. Она не понимала, что неразумно поощрять демонстрацию такой фанатичной преданности.
У Вырубовой был ум ребенка, и ее печальный жизненный опыт обострил чувства, но не прибавил ей рассудительности. Не обладая особым умом и проницательностью, она полагалась исключительно на эмоции и действовала под влиянием момента. Она судила о людях и событиях интуитивно, но зачастую это суждение было верным. Одного взгляда ей хватало, чтобы составить мнение о человеке. Она делила людей на «хороших» и «плохих», а если вернее, на «друзей» и «врагов».
Вырубова действовала не в корыстных интересах, но из искренней преданности императорской семье и желания помочь ей. Она пыталась держать царицу в курсе всего происходящего, заставить ее разделить свои собственные симпатии и антипатии и через нее влиять на ход событий при дворе. В реальности, однако, она была лишь слепым орудием в руках группы беспринципных негодяев, которые использовали ее в своих закулисных играх. Она была не способна вести хитроумные политические интриги или ставить какие-то конкретные цели. Более того, она даже не могла догадаться, что за игру вели те, кто пользовался ею в своих интересах. Будучи абсолютно безвольной, она подпала под влияние Распутина и стала при дворе его самой яростной сторонницей.[17]
Я не встречал «старца» ни разу с тех пор, как занял свою должность, но однажды все-таки встретил его, когда выходил из дворца. У меня была возможность хорошенько рассмотреть его, пока он снимал пальто. Он был очень высокого роста, с худым, как будто изможденным лицом и проницательными серо-голубыми глазами под кустистыми бровями. У него были длинные волосы и длинная же борода, как у простого крестьянина. Одет он был в русскую косоворотку из голубого шелка, подпоясанную кушаком, в мешковатые черные штаны и высокие сапоги.
Это была наша единственная встреча, но от нее у меня остался какой-то неприятный осадок. В те короткие мгновения, когда наши глаза встретились, у меня появилось ощущение, что я вижу зловещее и злобное существо.
Шли месяцы, и я с удовольствием наблюдал за тем, какие успехи делал мой воспитанник. Он привязался ко мне и пытался оправдать мое доверие. Мне все еще приходилось бороться с его ленью, однако ощущение того, что количество свободы, предоставляемой ему, целиком и полностью зависело от того, как он пользовался этой свободой, укрепляло его волю и стремление и далее упорно работать.
К счастью, та зима выдалась спокойной, и после приступа в Ливадии серьезных осложнений со здоровьем Алексея Николаевича не было.
Конечно, я знал, что это лишь небольшая передышка, но я видел, что Алексей Николаевич изо всех сил пытается обуздать свой импульсивный и вспыльчивый характер, который стал причиной нескольких серьезных происшествий. Я даже подумал, что его болезнь (а она была действительно страшной!) может стать моим союзником в формировании характера мальчика и поможет ему сделаться хозяином своей жизни и отшлифовать его характер.
Это было для меня большим утешением, но я не строил иллюзий относительно того, насколько трудна задача, стоявшая передо мной. До этого я даже не подозревал, насколько окружение цесаревича сопротивлялось моим усилиям и даже саботировало их. Мне приходилось бороться с подобострастием слуг и глупым обожанием некоторых из окружавших его людей. Меня всегда очень удивляло, что Алексей Николаевич, в силу природной чистоты и неиспорченности своего характера, не поддавался соблазну чрезмерных похвал, которые слышал от своего окружения.
Я помню случай, когда во дворец приехала группа крестьян из одной из губерний Центральной России с подарками цесаревичу. Вся группа состояла из трех человек. По команде Деревенко они упали перед Алексеем Николаевичем на колени, чтобы предложить ему привезенные дары. Я заметил, что мальчик смутился и покраснел. Когда мы остались с ним наедине, я спросил, нравится ли ему, когда люди стоят перед ним на коленях.
– Конечно нет. Но Деревенко сказал, что все должно быть именно так!
– Это ерунда, – ответил я. – Даже государь не любит, когда перед ним становятся на колени. Почему вы не заставите Деревенко перестать настаивать на этом?!
– Я не знаю. Я не смею.
Я поднял этот вопрос в разговоре с Деревенко, и мальчик явно обрадовался, когда его освободили от этой церемонии.
Однако самая главная проблема заключалась в том, что он был изолирован от других людей, и в том, каким образом был организован его учебный процесс. Я понимал, что это неизбежно, но такое образование делало его неполноценным существом в том смысле, что он был лишен в юности самых обычных вещей. Образование, которое получает любой наследник престола, искусственно, тенденциозно и догматично. Часто оно отличается догматизмом и прямолинейностью катехизиса.
Тому есть несколько причин: во-первых, ограниченный выбор учителей, тот факт, что их свобода выражения регламентирована условиями официальной жизни; во-вторых, их почтение перед высоким положением ученика и, наконец, то, что за очень короткое время они должны проходить со своим учеником обширную программу. Это неизбежно означает, что они ограничиваются самыми общими формулами. Они знакомят ученика с основными положениями и мало думают над тем, чтобы развить его любознательность, склонность к анализу и умение ставить под сомнение полученный результат. Они стремятся избегать всего, что может вызвать неуместный вопрос ученика и разбудить в нем вкус к нетрадиционным приемам обучения.
