Виктор Франкл - Воспоминания
Полицейский изо всех сил старался меня успокоить и в утешение мне сказал: такое, мол, с каждым может случиться, и он вполне убежден, что я никогда впредь не стану нарушать правила.
Но вернемся к годам учения и странствий молодого психиатра, а именно к тому моменту, когда я вышел из Общества индивидуальной психологии.
Теория и практика: консультирование молодежи
Расставшись с Обществом индивидуальной психологии, я предпочел от теории перейти к практике и организовал сначала в Вене, а потом, по образцу Вены, в шести других городах консультации для молодежи, куда в душевном смятении могли бесплатно обращаться юноши и девушки. На общественных началах консультировали у нас Август Айхорн[52], Эрвин Вексберг и Рудольф Дрейкурс, также Шарлотта Бюлер[53] выразила, как и все прочие, готовность принимать у себя на дому. В 1930 году я впервые провел специальную акцию ко времени выдачи аттестатов, и в результате впервые за много лет в Вене не случилось ни одного самоубийства среди выпускников.
Заинтересовались этим движением и за рубежом, меня приглашали выступить с докладом. В Берлине мне удалось подробно побеседовать с Вильгельмом Райхом[54], который интересовался консультированием молодежи и хотел обсудить, какую роль, согласно моему опыту, в переживаниях молодых людей играют сексуальные проблемы. Увлекшись разговором, он часами возил меня в своем открытом авто по Берлину. В Праге и Будапеште я читал лекции в академических собраниях и таким образом свел знакомство с Отто Петцлем[55]; позднее он переехал из Праги в Вену, стал последователем Вагнера-Яурегга, а для меня на всю жизнь — старшим другом.
Даже по сравнению с Фрейдом и Адлером Петцль казался мне несомненным гением — и рассеян он был, как подобает гению. Вот история, достоверная во всех подробностях. Однажды он заглянул ко мне в поликлинику, я провел его к себе в кабинет, Петцль поставил зонт (с зонтом он не расставался) в шкаф, сел и начал обсуждать со мной какой-то случай. Затем мы попрощались, и я проводил его к выходу. Вскоре Петцль вернулся за зонтиком — взял его и вышел. Тут я заметил, что он по ошибке прихватил мой зонт, и крикнул ему вслед: «Господин профессор, это мой зонт!»
— Прошу прощения, — откликнулся он и взял свой зонт. С тем он ушел, и тут я понял, что мой-то зонт он не поставил на место. Снова пришлось бежать за ним и уговаривать: «Простите, господин профессор, но на этот раз вы унесли оба зонта».
Он извинился, в третий раз — в третий! — вернулся ко мне, чтобы отдать мой зонт и забрать свой. И на третий раз он забрал только свой зонт, и больше ничей!
Когда я по приглашению Маргариты Роллер[56] из Немецкого общества попечения о молодежи прочел доклад в Брно, а после доклада мы вместе ужинали в ресторане, Маргарита вдруг расчувствовалась: сколько лет она работала в этой сфере с моим отцом, и вот теперь занимается той же работой вместе с сыном!
Действительно, мой отец вместе с министром Йозефом-Марией фон Бернрайтером основал центральную службу защиты детей и попечения о молодежи. В детстве мне эти материи казались такими скучными! И вдруг Маргарита Роллер взволнованно напоминает мне, что придуманные мной молодежные консультации принадлежат к той же сфере деятельности.
Но я не мог засиживаться в ресторане, мне предстояло лететь в Вену — лететь! В 1930 году! Самолет был четырехместный, но обременял его в качестве пассажира только я. Насколько именно обременял, выяснилось на аэродроме, где меня взвесили. В ту пору пилот еще сидел в открытой, незащищенной кабине. Это был первый в моей жизни перелет, настоящее приключение. Иным способом я бы не сумел вернуться в Вену к началу занятий в Народном университете, где я с 1927 года читал различные курсы, а в тот раз мне предстояло начать курс психической гигиены, впервые в венском Народном университете.
Вот еще что мне вспомнилось в этой связи: всякий раз, когда я хотел произвести впечатление на девушку, а моей внешности для этого явно не хватало, я прибегал к маленькой хитрости. Скажем, мы впервые встречаемся на танцах: я пускаюсь в восторженный рассказ о некоем Франкле, чьи занятия в Народном университете я никогда не пропускаю, и настойчиво предлагаю новой знакомой непременно посетить вместе со мной семинар или лекцию. Ближайшим вечером мы приходим в парадный зал гимназии на Циркусгассе, где этот Франкл читает свой курс, — зал всегда переполнен. Я предусмотрительно устраиваюсь с края в передних рядах, и можете себе представить, какое впечатление это производит на девушку, когда спутник внезапно покидает ее и под аплодисменты публики выходит на авансцену.
Не менее регулярно, чем лекции в Народном университете, читал я и доклады в Организации социалистической рабочей молодежи, и благодаря множеству таких выступлений, за которыми следовала сессия ответов на вопросы, которые передавались в записках, я накапливал опыт и соединял его со знаниями, полученными в молодежной консультации, куда обращались за помощью тысячи молодых людей.
Вероятно, по этой причине Петцль в первый (и, похоже, в последний) раз в жизни сделал для меня исключение и разрешил Отто Когереру, который возглавлял в его клинике психотерапевтическое отделение, дать мне самостоятельную работу еще до того, как я защитил диплом, то есть пока я еще оставался студентом. Тогда я попытался отрешиться от всего, усвоенного на курсе психоанализа и индивидуальной психологии, чтобы учиться у самого пациента, к нему прислушиваться. Я пытался понять, каким ему самому представляется собственное состояние, если он выздоровеет. Я импровизировал.
Я хорошо запоминал услышанное, но забывал собственные реплики. В результате пациенты вновь и вновь сообщали мне, как они успешно применяют парадоксальную интенцию, хотя я, конечно же, придумал этот термин намного позднее и лишь в 1939 году описал метод в «Швейцарском архиве неврологии и психиатрии». Когда я спрашивал пациентов, как они додумались до таких приемов, спасающих их от невроза, они в изумлении отвечали: «Да ведь вы мне все это в прошлый раз и посоветовали». Я сделал открытие — и тут же о нем забыл!
Годы учения врача
Получив диплом, я сперва работал у Петцля в психиатрической клинике при университете, а затем два года учился у Йозефа Герстмана (в его честь назван синдром угловой извилины), чтобы получить образование также в области неврологии. Далее четыре года практики в психиатрической больнице «Штайнхоф», где я возглавлял отделение, прозванное «павильоном самоубийц». Однажды я прикинул: «через мои руки» проходило до 3000 пациенток в год! Так что возможностей совершенствоваться в диагностике у меня было предостаточно.
В «Штайнхоф» я продумал концепцию корругатор-феномена[57] как симптома прогрессирующего приступа шизофрении. Свои наблюдения я снимал на пленку и показывал фильм, когда в Венском психиатрическом обществе читал на эту тему короткий доклад.
Но первые дни в «Штайнхоф» и особенно ночи дались мне тяжело. Задали мне работу кошмары пациентов и сами больные с тяжелыми психотическими расстройствами. Мой начальник, главврач Леопольд Павлицки[58], отец известного венского музыканта, в первый же день велел мне снимать очки, заходя в помещение, где проводили время пациентки моего «павильона»: следовало опасаться удара в лицо, от которого осколки попали бы мне в глаза. Но и такая предусмотрительность мало чем мне помогла. Я послушался доброго совета, но поскольку без очков видел плохо, тут же и схлопотал по физиономии, не успев уклониться от удара. На следующий день я пришел уже в очках, сразу приметил какую-то фигуру, подкрадывавшуюся издали с явным намерением напасть, и успел спастись, вовремя пустившись наутек.
Все четыре года в «Штайнхоф» я прилежно стенографировал замечательные высказывания пациенток. Я даже подумывал издать книгу под названием «…И глупцы глаголют истину» (полное выражение, как известно, «дети и глупцы глаголют истину»). Например, одной старой женщине во время обычного теста на интеллект задали вопрос, чем ребенок отличается от карлика, и она живо ответила: «Боже, господин доктор, ребенок же — это ребенок, а карлики — они в шахтах работают». Охотно воспроизводил я и ответы, полученные на вопрос: «Был ли у вас опыт половых отношений?» Я второпях записывал их, боясь упустить самые смачные. «Нет», — говорит одна. Я настаиваю: «Никогда?» — и слышу от нее: «Разве что в детстве». Другая на тот же вопрос ответила: «Господи, доктор, только если меня насилуют, сама-то я никогда не соглашаюсь».
Наверное, стоит пояснить, что это название, «…И глупцы глаголют истину», имело еще один смысл — как раз тот, на который опирается логотерапия в борьбе против психологизма: не все, что исходит из уст больного, непременно следует отвергать как заблуждение. Эту теорию я стал называть логотеорией.