Сборник - О Феликсе Дзержинском

В дальнейшем дизельная электростанция была демонтирована, а электроснабжение дач и села стало производиться от районной сети.

Феликс Эдмундович как-то сказал Романову, что, если бы удалось увеличить хотя бы на одну треть скорость движения поездов, высвободился бы миллиард рублей народных денег.

В 1924 году газеты опубликовали постановление Совнаркома о широкой организации радиовещания. Начал выходить журнал «Радиолюбитель». Это было ново для нашей страны. Мы еще не вышли из военной разрухи, много трудностей и прорех было в народном хозяйстве. Не все работники понимали великое будущее радиовещания, боялись, что трудно будет найти средства для этой цели.

Феликс Эдмундович в разговоре со мной сказал:

— Это дело большого государственного значения. Деревня сразу приблизится к городу; легче станет управлять государством; сильно возрастут возможности для агитационно-пропагандистской и культурно-просветительной работы среди населения.

21 марта 1926 года Феликс Эдмундович пригласил меня на концерт «Синей блузы», организованный в пользу беспризорных детей, о которых он заботился до конца своей жизни. «Синяя блуза» возникла из клубных кружков самодеятельности и быстро завоевала популярность.

Концерт, состоявшийся в Бетховенском зале Большого театра, шел живо и интересно. Наряду с декламацией, сценками на злободневные производственные темы были и акробатические, сложные по тому времени, номера.

После окончания концерта артисты избрали Феликса Эдмундовича почетным синеблузником и просили его выступить. Поблагодарив артистов за хороший концерт и избрание синеблузником, он, извинившись, что не подготовлен к выступлению, сказал:

— Не являясь специалистом в вашей области, считаю, что «Синяя блуза» стоит на верном пути; она должна сохранить злободневность своих выступлений. Это будет способствовать ее успеху как массовому искусству.

Какими талантами, богатством душевных сил надо было обладать, чтобы, пройдя тяжелый путь профессионального революционера, вести, не сгибаясь, такую колоссальную государственную и партийную работу!

Несмотря на надорванное каторгой, ссылками, непомерным трудом здоровье, Феликс Эдмундович обладал необыкновенной работоспособностью и душевной бодростью.

Даже в последние годы своей жизни, когда начала сильно сказываться болезнь сердца, он после отдыха как бы расправлял свои плечи, преображался, молодел, становился бодрым и веселым. Он шутливо боролся со мной, говоря, что скоро примется за физкультуру и приведет себя в спортивную форму.

В одном из портретов, который до конца жизни хранила Софья Сигизмундовна, художнику удалось хорошо схватить эти черты оптимизма Дзержинского, человека гармоничного в своем внутреннем и внешнем облике. Небольшой портрет выполнен маслом с фотографии. Феликс Эдмундович нарисован вполоборота, посвежевшим, смеющимся, озаренным лучом солнца. Глядя на этот портрет, вспоминаешь прекрасные строки одного из писем Ф. Э. Дзержинского к родным:

«Быть светлым лучом для других, самому излучать свет — вот высшее счастье для человека, которое он может достигнуть».

Так писать мог только человек, борющийся за счастье всех трудящихся, кристальной чистоты души, любящий жизнь и людей.

Н. П. ДУБИНИН

ПОВОРОТ В СУДЬБЕ

Отдавая дань глубокого уважения Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому, я, без всякого преувеличения, должен сказать, что в моей собственной судьбе трудно переоценить роль, которую он сыграл.

Я родился в Кронштадте в семье балтийского моряка. Отец — начальник минного отряда в самом начале гражданской войны, в 1918 году, был убит. На руках моей матери, Анны Герасимовны, осталось пятеро детей, один другого меньше; всех их надо было кормить, одевать. Время было невыразимо тяжелое для всей страны, рассчитывать на какую-то ощутимую помощь государства никто не имел права. Мы жили в деревне, но и там содержать большую семью моей матери оказалось не под силу. Мне шел одиннадцатый год. У меня не было, как и у других детей нашей семьи, детства. Не помню, с чего началось, но моя мысль стала работать в одном-единственном направлении — уехать в другие места, уехать с младшим братишкой. Правдами-неправдами мы оказались в Самаре. Бедствовали, попали в детский приемник, а спустя месяц — в детдом.

Гражданская война была в разгаре — ее огонь полыхал и на севере, и на юге, и на востоке. В стране был голод; трудно жилось и мне с братишкой в детдоме. И я снова решил бежать, на сей раз из детского дома. Сели на поезд, направлявшийся на Москву, благополучно добрались до столицы.

Много позже, обозревая прошлое, вспоминая свои тогдашние настроения, я понял, что они были продиктованы далеко не единственным желанием быть сытым. Мы искали романтику, жаждали приключений и, конечно, не представляли даже тысячной доли тех неожиданностей, которые подстерегали беспризорника на каждом шагу.

Москва нас встретила сурово. Какой она была в 1919 году, достаточно хорошо известно. Приходилось бедствовать, в буквальном смысле побираться, каждодневно выискивать места, где с большей вероятностью успеха можно было поесть и обогреться. Вечерами нас немилосердно гоняли с московских вокзалов, на ночь мы устремлялись в город, где в трепетном ожидании тепла забирались в грязные котлы из-под асфальта, и вот именно тогда, суровой зимой 1919 года, состоялась моя встреча с чекистами. Это произошло на бывшей Никольской улице (ныне улица 25 Октября).

Сотрудники ВЧК — их было несколько человек — шли с Большой Лубянки, в сторону Кремля и, проходя по Никольской улице, заглядывали в асфальтовые котлы. Неподалеку от Красной площади чекисты «выгребли» хилых, замызганных, перепуганных ребят, среди которых был и я.

Прошедшие десятилетия, разумеется, стерли детали этой встречи, но она была и остается незабываемой в моей жизни. По-разному воспринял эту встречу каждый из тех, кто был со мной, но у всех было одинаковое ощущение испуга: никто не знал, как обернется для нас неожиданное препровождение на Лубянку. Именно туда нас повели сотрудники ВЧК. Расстояние от «места происшествия» до здания ВЧК очень небольшое, и, не успев опомниться, мы очутились в каком-то кабинете. Здесь стали знакомиться с каждым в отдельности. Рассказал о себе и я. Узнав, что я бежал из детского дома в Самаре, один из тех, кто нас привел, спросил:

— Хочешь обратно или в другой дом?

Этот вопрос был мне задан человеком, который по возрасту был старше других и, судя по всему, был главным. Я не стал долго раздумывать. Посмотрев прямо в лицо спрашивавшего меня человека, без обиняков, сразу ответил, что хочу поехать обратно в Самару. В душе я радовался, что ничего другого, то есть ничего похуже, очевидно, со мною не произойдет. Вся обстановка, беседа с нами в ЧК, взгляд этого человека, его приветливые глаза, его улыбка — все вселяло доверие.