Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

Как ни странно, наш лагерь в Линце находился в американской зоне, но лагерное управление было в руках Советов. Нельзя было и сравнить лагерь в американской зоне с репатриантским лагерем здесь. Разница была слишком большая. Если в американском лагере нас буквально закармливали и много еды мы или выбрасывали, или относили в деревню к немцам, в советском лагере, например, на завтрак мы получали черный кофе без сахара и ломоть непропеченного черного хлеба, от которого у многих началось расстройство желудка. В обед нам выдавали тарелку супа с бобами, в котором плавали черви.

Однажды, стоя в очереди, я увидела такую сцену: мы только получили суп, и группа репатриантов стояла недалеко от кухни и рассматривала его. Один из парней, вытянув червяка из своей тарелки, сказал:

— Нас здесь червями кормят!

Другие, поддерживая его, начали тоже роптать. Вдруг за нашими спинами все услышали — несомненно это был голос НКВДиста:

— А наши солдаты? Что они ели, когда боролись против врага?! А вам лучшего захотелось! Где были вы? Помогали убивать своих!

Он стоял перед нами, будто вырос из земли. Его замечание произвело ошеломляющее впечатление: все замолчали и сразу же разошлись. Такие внезапные встречи с НКВДистами происходили несколько раз в день. Казалось, лагерь кишел ими. Они незаметно подслушивали наши разговоры, иногда вмешивались в них и делали замечания, которые не предвещали ничего хорошего. Выглядело так, как будто нас не освобождали от фашистов, а наоборот, победили, как немцев. На нас смотрели так же недружелюбно, как и на немцев, теперь униженных поражением. Скоро никто больше не решался открыто высказывать свое мнение.

Кроме того, лагерь был обнесен высоким деревянным забором. У входа стояли два вооруженных красноармейца. Так же, как и у немцев, когда мы работали на них, никому не разрешалось покидать лагерь. Сначала я думала, что такие строгие меры были приняты из-за жалоб немецкого населения на все еще частые грабежи со стороны репатриантов. Но оказалось, что причина была иная. Советская администрация хотела предотвратить возвращение репатриантов обратно в американскую или английскую оккупационные зоны. Уже здесь некоторые из нас почувствовали, чем пахнет сталинский рай, и предпочли во что бы то ни стало возвратиться на Запад.

А через две недели нас официально передали Советскому Союзу. В удобных пассажирских вагонах — о транспорте должны были заботиться американцы, так как мы все еще находились на их территории, — нас повезли дальше на восток.

Когда мы переезжали реку, разделявшую американскую и советскую зону, поезд замедлил ход. Мы все с любопытством высунулись из окон вагонов. Вдоль состава, на мосту и дальше за мостом, в пожелтевших военных формах стояли наши красноармейцы. Все мы радостно начали махать им руками и кричать приветствия:

— Здравствуйте! Добрый день!

Но они стояли как глухие. Никакого ответа.

— Здравствуйте! Как поживаете?

Опять никакого ответа.

— Вы что? Не понимаете по-русски?!

Ничего не действовало. Красноармейцы молчали.

— Да ведь это не русские, — сказал кто-то из репатриантов.

Но мы все еще продолжали кричать приветствия, и, наконец, мы услышали ответ:

— Подождите! Вам скоро покажут «Добрый день»!

Это был один пожилой красноармеец. Он сидел у камня на корточках и смотрел на медленно движущийся поезд. Мы не сразу поняли смысл его слов. Только через некоторое время, когда в ответ на наши дальнейшие приветствия мы увидели угрюмые, немые лица красноармейцев, мы тоже замолчали. Так вот оно что! Нас, вероятно, считают врагами! Мы не достойны даже того, чтобы ответить на наши приветствия!

Перед вечером поезд остановился. Это было странное место. Я до сих пор не могу забыть эту кошмарную остановку, несмотря на то, что уже прошло много лет!

Место было пустынное. Куда ни глянь, ничего не говорило о том, чтобы вблизи находились какие-то селения или люди. В отдалении от нашего поезда видны были какие-то развалины и заросшие железнодорожные рельсы. Вероятно, это была давно разрушенная станция. Сразу же за этими развалинами поднимался вверх крутой холм, покрытый выгоревшей от солнца травой. Здесь, на этой остановке, мы расстались с сопровождающими нас американцами.

Некоторые девушки группами стояли вокруг американцев и обменивались адресами. Все громко разговаривали и трогательно прощались. Недалеко от них стояли красноармейцы.

— Подождите! — бросил один из них девушкам. — Через несколько лет мы и до Америки доберемся!

Американцы попрощались с нами и сели в вагоны. Девушки начали махать им вслед. Мое сердце вдруг учащенно забилось: в эту минуту я почувствовала, как разорвалась та нить, которая как-то связывала нас с другим миром. Я тоже подняла руку и помахала уезжающим на Запад.

В советском транзитном лагере

Солнце уже село, и нас окружала полнейшая тьма. Но скоро опять показался слабый свет. Вдали что-то двигалось по направлению к нам. На место американского поезда прибыл другой состав с пустыми вагонами. В это время с холма начали подходить к составу какие-то колонны людей, выстроенные по четыре. Возле состава все спуталось, все перемешалось, все копошилось и двигалось, как в настоящем муравейнике. Нас окружали теперь совершенно другие люди, которых мы раньше не видели. Они спустились с этого высокого холма, и их должны грузить в вагоны, чтобы везти дальше. Нам же, новоприбывшим, приказали строиться по четыре и двигаться вверх по холму.

Нина и я стояли немного в стороне от других и в нерешительности смотрели на эту массу людей. Многие репатрианты, которым не под силу было тащить свои мешки и сундуки вверх, тут же нанимали молодых парней и платили им за помощь. Но добровольцев помогать, даже за плату, оказывалось довольно мало. Никто не знал, куда нас ведут. Через некоторое время я решила спросить одну девушку, стоявшую рядом со мной, куда всех этих людей ведут. Мне показалось, что она только что прибыла оттуда. Она ответила шепотом:

— Недалеко за холмом есть лагерь. Он расположен совсем отдельно от селений. Никто не покидает этот лагерь, пока не пройдет чистку НКВД. Для многих там уже дорога на родину закрыта.

Девушка замолчала, а потом, посмотрев внимательно на Нину и на меня, добавила:

— Не идите туда. Лучше постарайтесь попасть в эти вагоны с отправляющимися. Это ужасный лагерь. Там бьют, истязают, ищут власовцев.

Все больше и больше прибывало людей к составу. Одни выходили, другие грузились. Нина и я все еще стояли в нерешительности. Что делать? Идти туда, за холм, или просто сесть в вагон? Здесь нас никто не знает и никто не может донести на нас, что мы не пошли в лагерь, не послушались приказа красноармейцев. С нами не было даже Кати. Она осталась в лагере в Линце. Через несколько минут, когда колонна нашего состава двинулась по холму, к нам подошла Зина, одна из девушек с нашего поезда. У нее был тяжелый сундук, который она сама не могла тащить, и поэтому стала в стороне. Еще один молодой парнишка, печально глядя на движущуюся неизвестно куда массу людей, подошел к нам и тоже стал рядом. И так, вчетвером, мы стояли, притворившись, что мы из прибывших. А тем временем перед нами развернулась невероятная картина: последняя длинная колонна людей нашего состава двинулась вверх по холму. Один из красноармейцев воткнул первому в ряду мальчику огромный красный флаг с серпом и молотом. Это знамя было очень тяжелое, и парнишка еле удерживал его в руках. Он все время падал на эту двигавшуюся под гору муравейную массу. Каждый из идущих тащил с собой свое скудное добро — мешки, чемоданы, сундуки и прочее. Бледный, еле заметный свет от нескольких фонарей возле состава падал на эту черную массу людей, со всех сторон окруженных красноармейцами. Никто не разговаривал, никто не смеялся. Стояла какая-то странная тишина. Только время от времени был слышен резкий выкрик советского офицера, отдающего распоряжения. Затем — я не поверила своим ушам — раздалась песня о Сталине. Было приказано петь. Но песня не похожа была на пение. Это был приглушенный крик людей, над которыми, как хищный коршун, развевалось красное знамя. Через несколько минут черная масса скрылась за холмом. Только тяжелое облако пыли, поднятое ногами ушедших, медленно скатывалось вниз и окутывало нас душной тьмой.