Юлия Андреева - Айвазовский

«Божий помазанник! — пишет в ответном письме Иван Константинович. — Вы сделали мне весьма чувствительное и прекрасное предложение — изобразить красными красками картину армянской резни на фоне залитых кровью гор и дол и над развалинами — убитого горем Владыку армян. Будь угодно Всевышнему даровать мне жизнь и подольше, настанет день, когда я исполню сие трогательное предложение»[295].

Он не лечится, а вместо этого загоняет себя каторжной работой. Пройдет совсем немного времени, и люди увидят новые картины Айвазовского, увидят и содрогнутся, узрев открывшиеся им зверства. Россия, Англия, Франция — везде, где это только можно, посланцы Айвазовского будут нести эту весть, переезжая вместе с выставками.

Сейчас, наверное, непонятно звучит фраза — тяжело переживал бедствия — послал эскизы картин в сборник, написал картины по теме — устроил выставки. Но ведь тогда не было телевизора, а многие люди, как известно, не обладают достаточным воображением, чтобы, прочитав в газетах о том, как турки сбрасывают армян в море, где те неминуемо потонут, представить себе картину во всех ее пугающих красках. Понимая это, Айвазовский работает с рассвета до первого головокружения или предобморочного состояния. Лишь бы не потерять связующую нить, передать весь ужас, творимый современниками.

Выставки Айвазовского той поры — это своеобразная наглядная агитация. После посещения их журналисты подняли крик в прессе, выражая свое негодование по поводу зверств турков. Армян же справедливо жалели. Открылись многочисленные подписки в пользу жертв турецких зверств, армян-беженцев готовы были принять многие города, и даже частные лица открывали перед пострадавшими свои кошельки и дома. Вот что делала кисть великого художника! Но это было еще не все. Пробыв в Ницце не больше месяца, Иван Константинович и Анна Никитична возвращаются в Феодосию, где Айвазовский совершает поступок, о котором будут долгие годы спорить журналисты.

Мы помним, что некоторое время назад художник выполнял заказы Турции и был этим более чем доволен. Ему нравилась эта страна с ее живописной природой, своеобразной архитектурой и морскими берегами. Он получил две высшие награды Турции. Теперь же, когда Айвазовский выступал с яростной критикой в адрес кровавого султана, его грудь жгли, словно отпечатанные на ней раскаленные ордена Османии. А значит, следовало сделать выбор. И этот выбор был легок для не привыкшего подчиняться кому бы то ни было художнику. Вернувшись в Феодосию, он первым делом вбежал в дом, где стояла шкатулка со всеми наградами, полученными Айвазовским и туфелькой бедной Марии, извлек оттуда драгоценные, усыпанные бриллиантами турецкие ордена и, не задумываясь более ни секунды, вышел вместе с ними во двор, где, подозвав дворового пса Рекса и приласкав его, нацепил сверкающие ордена тому на ошейник. Взяв собаку на поводок, как был в дорожном костюме, Иван Константинович отправился на демонстративную прогулку по городу.

Вслед за ним выскочило несколько слуг, напуганных выражением лица хозяина и напускной веселостью, с которой тот чуть ли не бежал за обрадованным возвращением хозяина и нежданной прогулкой псом.

На улице к странной компании примкнули пришедшие поздороваться с Иваном Константиновичем соседи. О, это было незабываемое зрелище — впереди, натягивая поводок, шел здоровенный лохматый пес непонятной породы, грудь которого украшали искрящиеся в солнечном свете ордена, за ним чуть ли не бегом следовал старый художник, лицо которого было красно настолько, что многие справедливо подумали, что того вскоре хватит удар. Седые волосы и бакенбарды Айвазовского развевались на ветру подобно ковылю, при этом он подчеркнуто весело смеялся, приплясывая и созывая знакомых примкнуть к его прогулке. Достаточно побегав по городу, посетив рынок и пройдясь вдоль харчевен и лавок, Айвазовский, наконец, свернул к набережной, где, сняв с ошейника ордена, отпустил Рекса побегать, а сам взял первую попавшуюся рыбацкую лодку и, потребовав, чтобы сопровождающие отошли от берега на несколько шагов и никто не смел мешать или следовать за ним, с молодецкой удалью оттолкнул лодку от берега, сделав несколько шагов по воде, ловко перепрыгнул через борт и сел на весла. Проплыв достаточно далеко, Айвазовский помахал рукой озадаченным соседям, после чего поднялся, в руках его заблестели драгоценные ордена, и… давно море не принимало столь щедрого дара. Ордена Османияе и Меджидие один за другим пропали в волнах.

Не один день рыбаки и умеющие хорошо плавать мальчишки будут безрезультатно искать сокровища Айвазовского, но… море всегда было в сговоре со своим любимым художником. Не подвело оно и на этот раз.

Позже Айвазовский сообщит турецкому консулу о том, что сделал, и заявит, чтобы тот передал своему кровавому султану: «Если пожелает, пусть и он выбросит в море мои картины, их мне не жаль!»

Глава 31

Айвазовский, вероятно, обладает секретом составления красок, и даже краски сами секретные; таких ярких и чистых тонов я не видел даже на полках москательных лавок.

Мало кто на месте Ивана Константиновича отважился бы на столь смелый и необдуманный поступок. Он же всегда делал, что должен был сделать, не задумываясь о том, что будет. Тем не менее последствия поступка отчаянно-смелого художника оказались более чем неожиданными.

Несмотря на обидные слова Айвазовского, брошенные им турецкому консулу и султану, полотна великого мариниста в Турции не были уничтожены. По сей день они украшают музеи страны, где экскурсоводы, вот ведь странность судьбы, с увлечением рассказывают гостям о создавшим их «великом турецком художнике Айвазовском».

Что это — шутка ли судьбы, или продуманный расчет? Мы не знаем этого, существуют два источника возникновения версии турецкого происхождения Ивана Константиновича. Это воспоминания А. Д. Блудовой (М., 1888. С. 23–25) и H.H. Кузьмина «Воспоминания об И. К. Айвазовском» (Санкт-Петербург: типо-лит. В. В. Комарова, 1901). Согласно версии Блудовой: «…обычай привозить с собою, после походов, спасенного от гибели турчонка или взятых в плен турчанок и дарить их своим родственникам на воспитание или в прислугу занес много примеси южной крови между нами, и в пользу нам, а не в ущерб, судя по Жуковскому, Аксаковым, Айвазовскому, которые по женской линии турецкого происхождения, и по Пушкину, который, как известно, был по матери потомок негра». Если верить Блудовой, то Константин Гайвазовский рассказывал своим детям, будто их прадед, соответственно его отец, был сыном турецкого военачальника. Во время взятия Азова русскими войсками (1696 г.), будучи ребенком, он был спасен от смерти неким армянином, который его крестил и усыновил.