Саймон Моррисон - Лина и Сергей Прокофьевы. История любви

Только одна из изъятых вещей могла быть отнесена к антисоветским, идущим вразрез со сталинской социальной политикой. Она шла под номером 44: книга Мэри Бейкер Эдди «Наука и здоровье, с ключом к Священному Писанию», изданная в Бостоне в 1937 году. В описи название указано по-русски, хотя книга была на английском. Первое издание на русском языке вышло только в 1961 году. У Лины были и другие книги, связанные с Христианской наукой, но некоторые из них конфисковывать не стали. Например, сохранилась маленькая книжечка на хорошей бумаге, в обложке красного коммунистического цвета. Однако в ней о добре и зле рассуждала Мэри Бейкер Эдди, а ее идеи сильно отличались от сталинских. В книге, изданной в 1909 году, на английском и французском языках, содержались высказывания Мэри Бейкер Эдди о том, что «нет двери, куда может войти зло, и нет места для зла в разуме, заполненном добром»[478]. Книгу с размышлениями Эдди, похоже, не взяли, хотя одно ее название можно было интерпретировать как провокацию против Сталина: Ce que dit notre leader («Что говорит наш лидер»).

В квартире были и другие печатные издания подобного рода. Самой трогательной была открытка с детской молитвой, выпущенная в 1936 году в Соединенных Штатах последователями Христианской науки, Лина привезла ее с собой в Советский Союз. В открытке говорилось: «Отец-Мать-Господь, люби меня, храни меня, когда я сплю… направь меня по Твоему пути…»[479]

После обыска Святославу с Олегом разрешили жить в квартире, но закрыли две комнаты, где сложили вещи, которые намеревались забрать позже. Им позволили остаться до октября 1949 года, но потом прислали уведомление о выселении. В декабре 1949 года они переехали из квартиры номер 14 в квартиру номер 19, с третьего на шестой этаж в том же подъезде. В новой квартире, общей площадью 48 квадратных метров, было две комнаты, кухня, ванная и туалет.

Понадобилось три дня, чтобы перетащить мебель и вещи, которые не обменяли во время войны и не вынесли после обыска. Лифтер помочь отказался, и Святослав позвал самого сильного из своих институтских друзей. Предыдущий жилец, известный художник, график и карикатурист Михаил Куприянов, оставил квартиру совершенно пустой, если не считать сказочного рисунка, сделанного его дочерью на стеклянной вставке в массивной деревянной двери, ведущей на кухню. Святослав с другом таскали стулья и матрасы вверх по лестнице, а в бывшую квартиру Прокофьевых въехал обласканный властью лауреат Сталинских премий художник Николай Соколов. Новый хозяин устроил ремонт, переделав квартиру до неузнаваемости. Соколов стер все следы пребывания прежних жильцов. В 1950 году Святослав написал матери в тюрьму: «…так грустно, что наша № 14 полностью исчезла»[480].

В 1949 году Святослав успешно защитил диплом и окончил архитектурный институт, но долго не мог найти работу из-за ареста матери. В конечном счете он устроился на скучную должность чертежника, позже в научно-исследовательском институте занимался переводом статей по строительству и архитектуре с английского и французского языков. Святославу, его жене Надежде и Олегу потребовалось несколько месяцев, чтобы устроиться в новой тесной квартире. Лина считала дни рождения и Новый год семейными праздниками, и теперь, без нее, эти дни были особенно грустными.

В соответствии с постановлением МГБ об аресте номер 3939 Лина некоторое время содержалась на Лубянке, а затем была переведена в Лефортовскую тюрьму, где провела в общей сложности девять с половиной месяцев. В течение трех с половиной месяцев ее непрерывно вызывали на допросы или дознания. Лину привезли на Лубянку, сфотографировали в профиль и анфас, запечатлев пристальный взгляд ее черных глаз, смотревших непокорно, с вызовом. Худая старая женщина приказала ей раздеться, а затем отрезала все крючки, пуговицы и молнии со свитера и платья. Лине выдали дважды подписанные квитанции, в которых говорилось об изъятии обнаруженных в кошельке 29 рублей 95 копеек, советского паспорта, наручных часов и браслета[481].

Серийные номера и название фирм – изготовителей драгоценностей были внесены в опись точно так же, как вещи, изъятые из квартиры. На следующий день Лину опять тщательно обыскали и нашли 5 тысяч рублей, которые она сумела спрятать на себе во время первого досмотра. Деньги отобрали и вручили ей очередную квитанцию. У Лины была небольшая температура, однако ее заставили принять холодный душ. Лина помнила, что напор был очень маленький – вода едва шла, когда она пыталась вымыть голову мылом против вшей. Затем сняли отпечатки пальцев и запихнули в крошечную камеру с низким потолком, в которой не было даже стула, не говоря уже о кровати. Выпрямиться в полный рост было невозможно. Лина слышала, как звонит звонок, как фотографируют и обыскивают других заключенных. Почти все время Лина сидела в камере одна, но, когда накапливалось слишком много народу, к ней «подселяли» одного-двух человек, бросая дополнительные матрасы на пол. Первый обед в тюрьме состоял из кислого черного хлеба и кружки воды; позже ей дали тарелку «отвратительного» селедочного супа «цвета ржавчины».

Лина позвала охранника и сказала, что должна сообщить детям, что с ней случилось. Она несвязно пыталась объяснить, что скоро день рождения Святослава, ему исполняется 24 года, и она хотела отметить его по-особому. В ответ Лина услышала сухое и отрывистое: «Им сообщат»[482].

В поисках информации о пропавшей матери Святослав с Олегом обратились в учреждение, располагавшееся в старом замощенном переулке между улицей Горького и Лубянской площадью. Там им сообщили, что Лина переведена в Лефортовскую тюрьму на юго-востоке Москвы. На другой день Святослав и Олег сели на электричку и доехали до станции Перхушково. Автобусы не ходили, поэтому оставшиеся 14 километров до Николиной Горы они проделали пешком. Сыновья решили рассказать о случившемся отцу. Дверь открыла Мира, одетая в халат. Увидев Святослава с Олегом, испуганно отпрянула и, захлопнув дверь, побежала звать Сергея. Он вышел минут через пятнадцать, и сыновья сообщили ему, что произошло с матерью. Какое-то время они прохаживались по улице; Сергей задал пару вопросов; новость потрясла его, но он сам был в таком трудном положении, что не мог даже думать о том, чтобы попытаться помочь Лине. Мальчики обратились к Шостаковичу. Несмотря на то что Центральный комитет осудил композитора в постановлении от 10 февраля 1948 года, он имел влияние, будучи депутатом Верховного Совета СССР. Но дело попало в МГБ, и здесь он был бессилен.

Из-за постоянных массовых арестов структура МГБ разрослась до невероятных размеров. На допросы Лину возили на грузовике за город. Проходили они во временном, на скорую руку построенном здании. Через щелку в задней дверце грузовика Лина видела знакомые улицы рядом с домом, а когда ее высаживали из машины по прибытии на место назначения, слышала лай собак и краем глаза видела кур. На Лубянке ее допрашивали в разное время в помещениях, расположенных на четвертом и шестом этажах административного здания, смежного с тюрьмой. Допросы устраивали в длинных, узких комнатах с желтоватыми цементными полами и белыми или бледно-зелеными стенами. В каждом таком помещении был стол, маленькое зарешеченное окно, табурет и пара вентиляционных отверстий, чтобы хоть как-то развеять запах дезинфицируюших средств и человеческого страха. В некоторых комнатах были паркетные полы, оставшиеся с тех спокойных времен, когда в здании размещалось страховое общество «Россия».