Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский
Я уже писал тебе не раз, что основная мука нашей жизни – в сочетании поездок с переездами. Это отнимает массу времени. Вот уже ты приехал в какой-нибудь новый (или старый, как было в предпоследний раз) пункт. Но это еще не все. Нужно устроиться. А это не значит распаковать вещички в номере гостиницы или в частном доме, а значит – все от начала до конца сделать без денщиков, при минимальной помощи какого-нибудь солдата все: чтоб было, где спать, где сидеть, чем умыться. Учти к этому, что за долгое бесприютство у всех развилось прямо-таки болезненное бережение и стремление к тому «уюту», какой возможно создать на 3–5 дней. А тут все хорошо, вдруг печка у тебя в комнате не горит, дымит потому-то и потому-то, побиты стекла, нет вблизи колодца, воду привозят, а держать ее негде, т. е. опять-таки нужно всем этим озаботиться, – по большей части все можно найти, что касается бытовых вещей, просто на земле: обломков и остатков сметенного войной быта до черта… А тебе небось кажется, что если я так далеко и так давно не дома, то я уже здесь по крайней мере горами ворочаю, горю, творю. В голову, пожалуй, не придет, что полдня я занимался печкой, дровами и т. п. на некоем пустынном хуторе Ostpreussena, надоевшем, кстати, так, что меры нет…
Весна, холодноватый суховей, белеют зяблевые пашни, зеленеют зеленя, и мне грустно и больно видеть даже то, что, казалось бы, должно было радовать глаз, – видеть, как нестроевики боронят в этом далеком тылу (он будет именно таковым с ликвидацией Земландской группировки, которая произойдет вот-вот) немецкую зябь, гоняют тракторы и т. п. картины…
Того же числа. А.Т. – дочери Вале
Моя дорогая Валя, здравствуй!
Хочу тебе написать несколько слов после некоторого периода молчания с моей стороны, что произошло не по моей вине, а по всяким, как говорится, независящим обстоятельствам.
Когда ты слушала залпы салюта в честь взятия Кенигсберга, то вряд ли подумала, что утром следующего затем дня твой старик будет ходить по улицам этого города, который на всякой карте обозначен очень крупным кружком. Я тебе не буду описывать того, что я видел, – этого описать в письме нельзя, а только скажу, что это одно из самых сильных и незабываемых впечатлений, что я испытал на войне. Я вспоминаю тебя и Олю, думаю о Москве, из которой вы с мамой когда-то уезжали от бомбежек и которая сейчас слышит только залпы салютов. Еще о том, как далеко ушла Красная Армия от тех рубежей, где она сдерживала врага, который угрожал непосредственно и твоей жизни, Валюша, и Олиной. И еще о том, что хорошо, что тебя обучают в школе танцам, помимо наук. Твоя молодость, которая и не заметишь, как наступит, твоя молодость, дочка, будет в такие годы, когда и танцы, и все такое прочее будет в ходу гораздо больше, чем в годы, с которыми совпала, например, моя молодость, которая, кстати сказать тебе, прошла так же незаметно – не успел оглянуться.
Дорогая моя дочь Валентина Александровна, я надеюсь, что ты не поймешь меня так, что все науки нужно позабыть за танцами. Да это и не похоже на тебя. Из тех данных, что ты сообщаешь мне, явствует, что все идет хорошо. И это меня радует.
Хотел написать побольше, но как-то мысли разбежались, которая куда. Кончаю пожеланием тебе всевозможных успехов, радостей и мороженого. (Сошлись на это письмо и попроси у мамы денег на этот продукт.)
Целую тебя и Ольгу. Привет бабушке и Вовке.
Твой отец А. Твардовский
11. IV М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563
…Сейчас позвонил Александр Александрович <Фадеев> и сообщил новость: ты прошел по голосованию на 2-ю премию[60].
В этой новости для «Теркина» есть что-то обидное. Разве он недостоин первой? Но дело это настолько наглядно-бюрократическое, что человек с умом разберется.
Первая премия присуждена только одна – гимну Михалкова. Вторые премии намечены (голосованием):
Антокольскому («Сын»)
Первомайскому
Кулешову
Гафир Гуляму
Твардовскому.
Фадеев говорит, что на голосовании, безусловно, сказалось влияние выступления председателя Комитета[61] – я тебе об этом писала раньше…
…Конечно, ты сам понимаешь, что все еще может коренным образом измениться. Мне даже кажется, что если бы вдруг и сняли «Теркина» вовсе, то это не так бы уж и плохо было – его ждет первое место. Все дело в том, что время это докажет, а не как сейчас – голосование.
Можно еще надеяться на то, что там повысят в разряде, – переведут его в первый класс, – но тоже шаткая надежда…
Не горюй, Саша. Держись хорошо, веруй в себя и в истину. Истина всегда обнаружится. Я даже допускаю, что если ему сейчас эта доля достанется (т. е. «Теркину»), – то еще в твоих силах будет исправить ее третьей частью…
12. IV Р.Т.
Поездка на мыс К[альцхольцер]-Хакен и в К[енигсберг], не записанные в тетрадь, переезды – две недели, отделяющие возобновление работы над главой от ее последней точки. Трижды читал уже то, что написано в редакции различным людям. Всем очень нравится. Пожалуй, по причине внешней выразительности и прямого попадания в тему дня.
Хочется эту главу записать последовательно, как она писалась со всеми повторениями, чтобы была ее полная история. Если она будет действительно удачна, то особенно ценно в ней для меня то, что она писалась вся почти не муторно, по внутреннему музыкальному плану и легче многих других в смысле определенности поисков.
По окончании главы этой можно будет немного заняться своими записями и лирикой. Пожалуй, вправду, у меня уже останется только заключение. «На том свете» может быть главой дополнительной. Впрочем, дело покажет.
Условия в этот момент вполне хороши: тихая станция, глубокий тыл, комната сносная, трезвость, держащая настроение на должной высоте.
12. IV М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563
Несчетно целую тебя и горячо поздравляю за главу «По дороге на Берлин». Это большая твоя победа. Глава до того хороша, до того волнует своими богатыми жизненными чертами, точностью отделки, верностью тона и т. д., что, читая, испытываешь подлинный восторг. Слезы сыпятся непроизвольно. За такие стихи, Сашенька, с тебя снимаются многие грехи, творимые в жизни…
Не утерпела
