Иван Дроздов - Разведенные мосты

Мы потом говорили о генетической запрограммированности рас и народностей. Советская идеология считала эти темы самыми запретными. Русский народ потому и потерял свою русскость, он потому с такой легкостью и подставил шею в хомут новых завоевателей, что считает такие мысли крамольными. Но, вообще-то, родство душ только и основано на базе семьи, рода, расы. Недаром Гоголь говорил о могучей силе казацкого товарищества, а мы сейчас говорим о русско-белорусском братстве, о родственном отношении к сербам. Герой «Филимона и Антихриста» — глубоко русский человек, русский во всех своих поступках, во всем духовном и даже физическом складе. И этим он, между прочим, похож на самого автора. Об этом-то я уж могу судить не понаслышке.

Мое знакомство с книгами Ивана Дроздова началось еще в шестидесятых годах, а вскоре случай свел меня и с самим автором. По делам своей рукописи я приехала в Москву и зашла в издательство «Современник». Как раз в это время в «Современнике» происходили не очень понятные и, я бы сказала, таинственные и драматические события: неожиданно был снят с работы главный редактор, известный писатель Андрей Дмитриевич Блинов. Обязанности главного исполнял его заместитель Иван Владимирович Дроздов. Я у него спросила:

— За что сняли Блинова?

Иван Владимирович посмотрел на меня испытующе, потом сказал: «Он русский, слишком русский». Я была изумлена, услышав такой простой, исполненный глубокого смысла ответ. Уже тогда едва ли не все главные идеологические посты у нас в стране занимали представители просионистских сил, и глава идеологического отдела ЦК партии Александр Яковлев, будущий архитектор перестройки, вышибал из кресел последних прорусски настроенных деятелей. Слова «он русский, слишком русский» с исчерпывающей полнотой объясняли причину снятия с должности уважаемого писателя.

Иные публицисты и социологи ныне говорят, что Советский Союз разрушили несколько десятков или сотен активных яковлевских бойцов. Это неверно. Империю подточили тысячи кротов, которые загодя внедрялись во все властные коридоры, и, когда последовала команда из-за океана, они толкнули несущие балки, и империя рухнула. Эпизод со снятием Блинова был одним из многих, совершавшихся тогда в нашем обществе, особенно в сферах идеологии. Как раз в эти годы вселенское ворье вылезало из глухой засады и переходило в наступление. Бои гремели уж на центральных площадях Москвы, но русская интеллигенция, как и весь народ, не слышала канонады.

Блинова сбрасывали с одной из важнейших высот. Ведь издательство «Современник» было единственным в стране, выпускавшим книги исключительно российских писателей.

Я сказала:

— Но теперь, очевидно, назначат вас главным редактором?

Мой собеседник улыбнулся и ответил:

— Главного редактора утверждают на самом верху, а там будут искать Шарикова, а то и Швондера. Меня же теперь начнут критиковать как писателя, а потом скажут: «Ну, вот, видите, какой он писатель. Как же его назначать главным на такое издательство?»

Слова эти оказались пророческими. Два года записные критики «утюжили» на всех перекрестках его книги, а затем и сам Яковлев в его гнусной статье «Против антиисторизма в литературе» облил грязью лучший из его романов — «Подземный меридиан». Но и все-таки, благодаря поддержке русских писателей-патриотов, Иван Владимирович несколько лет после Блинова возглавлял издательство. Ему удалось выпустить больше тысячи книг и еще закрепить за издательством около двух тысяч рукописей, а уж только затем он был вынужден покинуть свой пост. Ушел на «вольные хлеба», как тогда говорили.

Всю историю с «Современником» и свою работу там Иван Владимирович красочно описал в книге «Последний Иван».

Ныне каждый демократ бьет себя в грудь и перечисляет гонения, которым он якобы подвергался при советском строе. Как всегда, лукавят они и лгут. Можно ли себе представить, чтобы Яковлев и его команда избивали своих? К примеру Евтушенко — он же Гангнус, или Сергея Михалкова, Юрия Бондарева, служивших им верой и правдой?.. Об этом и помыслить нельзя! А вот «постылых» они гнали и травили. Автор «Подземного меридиана» был для них постылым. Они требовали наказать и уволить со службы редакторов, выпустивших эту книгу, и прежде всего, главного редактора издательства «Московский рабочий», Ивана Семеновича Мамонтова. У него на почве нервных перегрузок и при слабых легких усугубилась болезнь сердца, и он вскоре умер. «Ушли» из издательства и директора, прекрасного специалиста, честнейшего человека Николая Хрисанфовича Есилева, объявили выговор редактору книги Борису Николаевичу Орлову. Сам Иван Владимирович держался, купил ульи, разводил пчел. Писал роман о тридцатых годах «Ледяная купель». Первая часть этого романа «Желтая роза» напечатана у нас в Петербурге в 1990 году, и я могу сказать, что в огромном потоке литературы, созданной о тридцатых годах, это первое произведение, в котором показан не один только героизм строителей первых пятилеток, но и те самые силы, которые рвали и терзали живое тело России, обрушивали на нее то голод, то волны страшных репрессий, вину за которые они теперь, при трусливом молчании лидеров оппозиции, так ловко сваливают на коммунистов, то есть на тех, кто стоял у станков, строил города и заводы, сеял и убирал хлеб. Книга эта осталась незамеченной в развалах хлынувшего изо всех щелей детективного хлама и сексо-ядовитого мусора, но придет время — и она станет одной из немногих книг, по которым будут судить о страшном времени, когда рушились соборы и гулял по России огненный смерч массовых репрессий. Узнают новые поколения и людей, которые чинили нам этот вселенский погром.

В «Желтой розе», как и во всем романе «Ледяная купель», читатель уже найдет прямые указания на национальность героев, там есть характеры, там всякий думающий и понимающий человек увидит и проанализирует поступки, и поймет, какую прослойку нашего общества представляет тот или иной персонаж, какому богу он молится, какого он рода и племени. Увидит также читатель, на чьей стороне симпатии автора, кого он нам предлагает в образцы.

Интересно, что эти ориентиры четко проставлены уже в ранней повести автора «Радуга просится в дом». Приходится только удивляться, как в то время — срединные годы столетия — молодой автор мог закладывать в свои произведения такой горючий материал, нести людям идеи русского самосознания и даже русского национализма. Условия цензуры, редакторский надзор вынуждали автора загонять свои симпатии в глубь характера, в хитрую вязь сюжетных коллизий, композиционных кружев, но как раз это-то обстоятельство и побуждало молодого писателя оттачивать мастерство. Риторики не было и в ранних книгах, а со временем он выветрит и совсем ее со страниц своих произведений, научится утверждать идеи посредством изображения характеров героев, высветлять их в ходе крутых и жизненно правдивых конфликтов. Идеи книг Ивана Дроздова как бы въезжали в голову читателя на уровне подсознания, и в том была их главная примечательность и особенная сила. Любопытно, что люди, которых разоблачал автор, быстрее понимали его, чем люди, на стороне которых были его симпатии. То же случилось и со мной. Я читала роман «Подземный меридиан», но, когда стала читать первую статью о нем критика Феликса Кузнецова, не могла понять, что уж так рассердило его в романе? И совсем была удивлена злобным нападкам Яковлева. Решила прочитать роман во второй раз. И тут только для меня открылись все тайные и явные замыслы автора. Роман был о горняках, о рабочем классе, но больше и ярче в нем описывались люди научных лабораторий, министерств, деятели театра и газет. Автор заглянул в сферы, где все больше скапливался антинациональный элемент, сунул нос в муравейник, кишащий людьми, недовольными всем, что дорого русскому человеку. Романист не просто ругал, и не столько ругал их, он не зло и ненавязчиво изображал их характер, живописал поступки, образ действий, подлинные интересы и эстетику. Позже мне Иван Владимирович расскажет, как в Центральном доме литераторов его встретил девяносталетний писатель Коган, захватил пальцами пуговицу его пиджака и скрипучим голосом проговорил: «Нам не страшен твой друг Ваня Шевцов, он нас ругает, а мы этого не боимся. Это даже для нас забавно. Хуже, когда нас рассматривают в лупу, шевелят изнутри. Мы этого не любим».