Сборник статей - Личности в истории. Россия

Когда переезжала на новую квартиру, была очень взволнована, металась по всему дому в поисках своих «похоронных принадлежностей». Потом отыскала их – это оказалась коробочка со всеми ее орденами и медалями…

Фаина Георгиевна непросто переживала старческие годы. «Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить!» Шутила над своим возрастом: «Молодой человек! Я ведь еще помню порядочных людей… Боже, какая я старая!»

Она ушла со сцены в 1982 году, когда ей было 87. За десять лет до этого она блестяще играла миссис Сэвидж, дорогую для нее роль, с которой не расставалась долгие годы. За десятилетие было еще много ярких работ. Но самые последние спектакли: «Дальше – тишина», «Правда хорошо, а счастье лучше» – давались все тяжелее и тяжелее. Раневская металась по сцене, что-то забывала… После спектаклей заявляла, что ей сто пятнадцать лет, брала на спектакли своего пса Мальчика, потому что «боялась оставить его одного», – до последних минут театральной жизни оставалась верной себе, эксцентричной и доброй.

…Кто же она, Фаина Раневская? «Театральная эгоистка», человек с непростой судьбой и не покидающим ни на минуту чувством одиночества? Философ с сигаретой, язвительная особа, ранимая душа? Я не могу ответить. Но почему-то, когда я задаю себе этот вопрос, то внутренне улыбаюсь – должно быть, оттого, что догадываюсь, как бы ответила сама Раневская, хитро прищурившись и доставая из пачки очередную сигарету.

Вацлав Дворжецкий. Искусством – побеждать!

Мария Пионтковская

Вся жизнь Вацлава Яновича Дворжецкого – пример торжества духа и колоссальной борьбы за право оставаться человеком в любых обстоятельствах.

Искусство быть собой

«На все происходящее со мной я смотрел как бы со стороны. Было страшное любопытство: зачем все это? Что дальше? Имеет ли все это какой-то смысл? Конечно, я прекрасно знал, что нахожусь в заключении, но это не было главным! Удивительно: в то время я не стремился на свободу. Свобода всегда была внутри меня».

Вацлав Дворжецкий оказался в сталинских застенках в 1929 году, ему было 19, и провел там в общей сложности 14 лет, с небольшой «передышкой» в конце тридцатых, когда и успел родиться его старший сын Владислав.

Девятнадцать лет. Мальчишка, студент Киевского политехнического института, только что окончивший театральную студию при польском театре… Арест, пересылки, допросы (день, ночь – неважно), одиночная камера… И полное непонимание: что происходит? За что взяли? Чего ожидать, каких обвинений? Он мог только догадываться, что «взяли» его, скорее всего, за дворянское происхождение (польский род Дворжецких восходит корнями ко временам восстания Тадеуша Костюшки) и за ГОЛ – Группу Освобождения Личности, организованную им с однокурсниками при заводе «Коммунар».

Вацлав Янович Дворжецкий

Да только ГОЛ – безобидное объединение, а не подпольная организация с антисоветской пропагандой (так было на самом деле, но не для ГПУ и сталинских приспешников). Чем же они таким занимались? Собирались изредка вечерами и читали – Гегеля, Спенсера, Шопенгауэра, Ницше, Достоевского, спорили, обсуждали, говорили о свободе совести и свободе слова. Была энергия, и было желание что-то изменить, бороться, но за что? До революции понятно, за что боролись и с кем, а теперь враги свергнуты, но свободы так и нет, наоборот, одни запреты, унижения, жизнь не стала лучше, и свойственное молодости стремление к изменению, движению, открытию чего-то нового заставляло задумываться: а что дальше? Как дальше? Им хотелось жертвовать всем, рисковать, «хотелось сдвинуть что-то с прямолинейности, увидеть, услышать, попробовать…» Попробовали… Статья 58, 10 лет без права переписки.

Сидя в одиночке в ожидании решения суда или очередной пересылки, он «наматывал круги» по камере: каждый день семь-десять километров – чтобы не потерять форму, не опуститься, не отупеть, сохранить способность действовать и мыслить. В своей книге «Пути больших этапов», которая вышла в 90-е годы, Вацлав Дворжецкий пишет, что самым страшным в тюрьме было то, что «не давали трудиться». Все психологическое давление было направлено на то, чтобы унизить, низвести человека до скотского состояния, проявляющего только низменные инстинкты. Он придумывал себе занятия, например штопал носки. Целый процесс, занимавший 10 дней: сделать иголку из рыбьей кости, распустить часть, чтобы достать нитки, потом потихоньку класть стежки… Это помогало выжить. А еще – его актерская природа, его призвание. Среди заключенных были и «политические», и «бытовые», и урки, чувствовавшие себя в тюрьме как дома, а в лагере – почти что на свободе и, конечно, королями по отношению ко всем остальным. А надо было выжить, во что бы то ни стало выжить и сохранить свое достоинство человека. Природная наблюдательность, умение видеть, слышать, запоминать и трансформировать помогли ему и в этом: входя в очередной незнакомый барак или камеру, он, пользуясь обрывками услышанных разговоров, имен и уже в совершенстве владея дореволюционной «феней», мог разыграть этюд «я свой, я пахан» – на несколько дней это обеспечивало некоторую неприкосновенность.

Потом был ГУЛАГ: Котлас, Пинега-Сыктывкар, Вайгач, Соловки, Медвежьегорск, Беломорканал, Тулома. Строительство железных дорог, свинцовые рудники, лесоповал, побег, штрафной изолятор… Гибли многие, и гибли потому, что трудно было не уподобиться зверю. Но ведь самое главное, как ты воспринимаешь то, что с тобой происходит, а не происходящее. Двадцатилетний Вацлав Дворжецкий оказался человеком несгибаемой воли и силы духа. Он трудился с полной отдачей даже там, считая, что любое дело должно быть выполнено на «отлично», и смотрел на все несколько отстраненно, видел себя в «предлагаемых обстоятельствах». На Вайгаче, работая на износ в буровых свинцовых шахтах, он не переставал восхищаться нетронутой человеком природой Арктики: гармонией сверкающих льдов, величием айсбергов, северным сиянием, тюленями, с любопытством выныривавшими на берег моря, гагами, тут же выводившими своих детенышей, песцами – все это так контрастировало с грязью лагерного быта и человеческих страданий! Но он благодарил судьбу, что смог увидеть такую красоту! «Лагерь есть лагерь! Что тюрьма, что клетка – одно. Неволя. Тяжелая работа, плохая пища, худая одежда… Преодолевать нужно свое положение и состояние. По-разному можно пытаться преодолевать: работа, дело, надежда на скорое освобождение, вера в правоту свою, вера в идеалы, вера в Бога».