Виктор Васильев - Загадка Таля. Второе «я» Петросяна

Психология сделала свое дело, теперь наступила очередь мастерства. Спустя всего несколько ходов положение черных становится безнадежным.

Никогда не забуду, как мучительно прощался Спасский с последней надеждой. Вот Петросян сделал 35-й ход и ушел со сцены. Ушел, характерно, по-петросяновски покачивая плечами. Такая неправдоподобная легкость, такая окрыленность чувствовалась в его стремительной танцующей походке, в поигрывании плечами, такая непоколебимая уверенность в себе, что и не глядя на доску можно было понять — партия выиграна, а значит, практически закончен и матч.

Борис Спасский ерзал на стуле, облокачиваясь на столик то одной рукой, то другой. Склонившись над доской, он потом откидывался назад. Иногда он вдруг отрывался от доски и бросал мучительно долгий взгляд в угол зала, где, мрачно насупившись, сидел Бондаревский. Многие из зрителей затаив дыхание наблюдали за этой многозначительной пантомимой.

Никто не знает, о чем говорил этот взгляд. Может быть, этого не знает и сам Спасский, может быть, в ту трагическую минуту ему просто нужно было видеть близкого человека.

Не выдержав этого взгляда, Бондаревский поднялся и вышел из зала. И тогда медленно, так, что видно было — он заставляет себя, Спасский протянул руку к доске и сделал ход. А когда вернувшийся Петросян сел за столик и, обхватив голову руками, начал было обдумывать ответный ход, Спасский так же медленно протянул руку к часам и остановил их.

И тогда с треском лопнула тишина, и ошалевшие от радости болельщики чемпиона мира издали радостный вопль (в этом шуме никто не услышал тихого шелеста — это шахматная история безучастно перелистала еще одну страницу…).

На этом, если иметь в виду матч, можно было бы поставить и точку. Счет стал 12:10, чемпион сохранил свой титул. Но Спасский не сложил оружия и в двух последующих партиях всерьез боролся, пытаясь свести матч вничью. Конечно, он имел на это не только формальное, но и моральное право, хотя совершенно ясно, что условия теперь были неравными: добившись своей цели, чемпион, конечно же, не мог заставить себя продолжать единоборство с тем же напряжением. Двадцать третью партию Спасскому удалось выиграть, последняя кончилась вничью, и, таким образом, окончательный итог выглядит так— 121/2:111/2.

И снова в квартире Петросяна торжествующе звучал Вагнер, снова друзья шумели допоздна за длинным столом, снова не умолкал телефон, подчиняясь вызовам из Еревана, и снова Тигран Петросян чувствовал себя счастливейшим из смертных.

Торжественная церемония, состоявшаяся на той же сцене, растрогала его ничуть не меньше, чем в первый раз. К такому, оказывается, не привыкаешь! Вице-президент Международной шахматной федерации Джон Пренсис объявил Петросяна чемпионом мира, и на Тиграна снова надели лавровый венок, снова в его честь произносили речи, снова прославляли его мастерство, его волю, его упорство. Ректор Ереванского института физкультуры Лорис Калашян, один из самых преданных его друзей, произнес трогательную речь и преподнес чемпиону мира картину Мартироса Сарьяна.

Не забыл его и родной Тбилиси. Драматург Арчил Бегиашвили, седой, но задорней и темпераментный, поздравил дважды чемпиона мира от имени Грузии, родины дважды чемпионки мира.

— Мы знаем, что ереванцы много бы дали за то, чтобы будущий чемпион мира родился в их городе, — сказал Бегиашвили под дружный смех зала. — Но Тигран уже тогда знал, что такое дружба народов!..

Победа над Спасским в некоторых отношениях произвела даже более внушительное впечатление, чем над Ботвинником.

Тогда можно было говорить о разнице в возрасте, о том, что ветерану уже трудно было вести борьбу на длинной дистанции. Теперь Петросяну противостоял соперник, который был моложе его и готовый, наверное, играть два матча подряд; соперник, который одержал над остальными претендентами ошеломляющие победы; наконец, соперник, получивший на предматчевом референдуме больше голосов, чем чемпион мира.

Петросян покончил с более чем тридцатилетней традицией: впервые со времени матча Алехин — Боголюбов чемпион мира нанес поражение претенденту, да еще находящемуся в самом расцвете сил. Теперь его опять сравнивали с Капабланкой, но уже не с Капабланкой, проигравшим Алехину, а с Капабланкой, который шесть лет царствовал на шахматном троне. Отбив притязания Спасского, Петросян обеспечил себе, по меньшей мере, такой же срок царствования.

Во время матча, особенно в начале и середине, раздавались голоса недовольных обилием ничьих и тем, что в партиях было мало теоретических новинок, что вообще творческая струя била слабее, чем ожидалось. Разгорелась даже дискуссия по поводу того, лучше или хуже стали играть ведущие гроссмейстеры по сравнению с тем, как играли их великие предшественники сорок лет назад.

Исчерпывающее объяснение тому обстоятельству, что творческое содержание партий оставляло желать лучшего (как и в каждом матче на мировое первенство!), дал Таль, заявивший, что «по спортивному накалу этот матч — один из интереснейших в истории шахмат».

В интервью, которое состоялось спустя несколько дней после матча, я попросил Петросяна высказаться по поводу утверждения некоторых обозревателей, что спортивные соображения в матче полностью довлели над творческими. Вот что он ответил:

Может быть, мне не пристало давать оценку своей игре, но откровенность так откровенность! В конце концов, я очень редко вспоминаю о том; что ношу звание чемпиона мира, и это уже, кажется, приносит вред.

Прежде всего, я убежден, что матч в творческом смысле был весьма содержательным. Слава богу, теперь это, как можно понять, увидели многие. В наших партиях были и эффектные комбинации с жертвами фигур, и образцы упорной защиты, и сверхсовременная трактовка дебютов, и тонкие окончания.

Но если верно, что шахматы — это одновременно и наука, и искусство, и спорт, то нельзя отрывать, что называется, с мясом творческое содержание матча от спортивного. Само собой понятно, что если, скажем, в первом и третьем матче Ботвинник с Василием Смысловым имел в первых четырех партиях три с половиной очка, то это обстоятельство спортивного характера определяло в большой степени и творческий характер последующей борьбы.

В нашем поединке до седьмой партии счет был равный, с тринадцатой я имел минимальный перевес, а после девятнадцатой счет сравнялся. Можно ли требовать в такой исключительно нервной обстановке, когда все струны натянуты до предела, чтобы участники жертвовали спортивными соображениями ради чисто творческих? Разве спорт, борьба, жажда победы не лежат в природе шахмат? Если кто-нибудь всерьез заявит, что, садясь за доску, он не стремится к победе, а думает только о творчестве, я скажу, что он кривит душой…