Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко
Ну, думаю, как бы не опозориться в таком утонченном месте среди всех этих приличных с виду людей, да не перепутать ложку для десерта с закусочной вилкой. У нас же в интернате все в основном руками поедается и никаких тебе проблем со столовыми приборами. А тут пока разберешься, что к чему – с голоду подохнешь! Решил все-таки мясо ножом не резать, поскольку он, может, вообще для рыбы предназначен. Вот смеху-то будет! Тем более, что я никогда до этого ничего подобного не делал и с ножом обращаться не умел. Еще мне не хватало от волнения палец себе отчекрыжить!
Вместо мяса я принялся набивать свой рот грибами – они показались мне более доступными. По крайней мере, их не нужно было разделывать. Вдруг слышу голос отца семейства: «А что это у нас Олег ничего мясного не ест?». Ну, и я ему сквозь не пережеванную еще массу грибочков отвечаю: «Спасибо, Пал Палыч! Честно признаться, я не очень-то хочу есть». «Вижу я, как ты есть не хочешь – тарелку мыть не надо. Аж за ушами трещит!» – снисходительно улыбается папаша и тут меня, что называется, буквально разрывает от смеха!..
Зря он, конечно, так круто пошутил, потому что в следующую секунду я вдруг увидел, как вся недоеденная мною грибница устремилась в сторону шутника-балагура и его вмиг побледневшей жены! Я же, напротив, от стыда покраснел так, будто меня только что в кипятке сварили, как рака. За столом установилась мертвая тишина! Если бы у меня была в тот момент возможность провалиться сквозь землю, то я бы непременно ею воспользовался. Но мне пришлось испить всю чашу позора до дна.
«Алиса, что за мудаков ты пригласила в наш дом?!» – истошно завопил обляпанный грибами Пал Палыч. – Это же уму непостижимо! Чтобы я их больше здесь никогда не видел!». «Прошу меня покорнейше простить! – забормотал я в страшном смущении. – Готов, так сказать, загладить свою вину немедленной женитьбой на вашей дочери!». (Я иногда начинаю валять дурака в экстремальной ситуации). «Что?!» – голос папаши сорвался на фальцет. – «Вон отсюда, рвань подзаборная!». Спустя пару минут мы уже вышагивали с Серегой по направлению к нашему интернату. «Да уж, сходили, блядь, в гости!» – весело выговаривал он мне. «Ага, спасибо этому дому, пойдем к другому!» – радостно смеялся я в ответ.
Шутки шутками, но с девушками мне и вправду катастрофически не везло. С одной стороны, я грезил о них, не переставая, круглыми сутками (включая сюда и ночную их часть), с другой же – не замечал, может быть, в силу своей близорукости, ни единого признака того, что, хотя бы кто-то из красавиц думает обо мне. И это меня чрезвычайно беспокоило и расстраивало.
Сидя на уроках и скользя отсутствующим взглядом по школьной доске, я уносился своими похотливыми мыслями в такие будоражащие мое либидо дали, из которых мне совершенно не хотелось возвращаться. Боже мой, что со мной творилось тогда! Будучи на редкость застенчивым типом, и не имея возможности из-за дурацкой своей стеснительности даже прикоснуться к девушке, я сладострастно перетрахал (исключительно в мечтах, разумеется!) всех своих одноклассниц, учительниц и даже, кажется, престарелую уборщицу, которая приходила в интернат мыть полы…
Это было что-то с чем-то! Я вообще ни о чем, кроме баб, не мог думать. Чуть ли не ходил вниз головой по потолку от постоянного возбуждения! Мне даже в какой-то момент стало страшно: если я сейчас так жутко мучаюсь, то что будет со мной по достижению половой зрелости? Меня, наверное, вообще разорвет на части от вожделения!
Хуже всего было то, что проклятая эрекция возникала у меня в самых неподходящих для этого местах. Она словно издевалась надо мной, несчастным онанистом. Вызывает меня, скажем, училка отвечать урок перед всем классом, а я, чувствуя железобетонный стояк под партой, отказываюсь выходить к доске. Она, конечно, сразу же заводится от такой наглости: «То есть, как это не пойдешь отвечать к доске?! Ты вообще в своем уме?!». «Вот так, не пойду и все, МарьИванна! Прошу отнестись к этому с пониманием!». Не будешь же ты объяснять учительнице, что у тебя член встал и никак ложиться не хочет!
Сколько я двоек нахватал из-за своей эрекции – я вам даже передать не могу! И ладно, если бы только в школе это происходило. Бывало, что из-за повышенной возбудимости мне приходилось проезжать свою станцию метро и ехать чуть ли не до конечной, проклиная все на свете и терпеливо ожидая, когда он там уляжется в трусах! Мне было крайне неловко сознавать, что возмущенные пассажирки могут увидеть моего, выпирающего из штанов, «Ваньку-встаньку» и, заподозрив в чем-то постыдном, закатить невообразимый скандал. «Что же ты, братец, меня так позоришь?!» – сокрушался я в таких случаях, но он жил какой-то своей, независимой от меня жизнью и продолжал всячески пакостить при любой возможности.
По ночам нон-стопом мне снились эротические сны, в которых я нагибал раком то аппетитную детдомовскую повариху, то соблазнительную школьную библиотекаршу! Почему-то именно на хозяек столовой и библиотеки меня клинило особенно сильно – сказывалась, вероятно, моя давняя любовь к еде и книгам. Больше всего я боялся, как бы на следующий день не снести восставшим членом груду тарелок на общепитовской раздаче или собрание каких-нибудь сочинений с книжной полки!
Ну и, разумеется, я с особым интересом и волнением отслеживал любые фильмы, в которых был хотя бы минимальный намек на эротику – ведь ее в СССР днем с огнем сыскать было невозможно! И если где-то в Москве, в одном из сотни столичных кинотеатров демонстрировался фильм с маркировкой «Кроме детей до шестнадцати лет», будьте уверены, я уже сидел в полутемном зале и до рези в подслеповатых глазах вглядывался в экран, пытаясь разглядеть заветную «клубничку».
Одним словом, я был чрезвычайно впечатлительным подростком, мечтающим лишь о том, как стать невидимым. К тому времени меня не интересовала уже ни скатерть-самобранка, ни меч-кладенец, ни сапоги-скороходы. Даже ковер-самолет не захватывал моего воображения. Я думал только о том, как бы разжиться шапкой-невидимкой, которая бы позволила мне незамеченным проникать в женскую баню! Воспитательница, видя мои нешуточные страдания по прекрасному
