Антология - Живой Есенин
– Неужели, Сережа, дело только в отношениях Мариенгофа к Зинаиде Николаевне?
– Еще меня задирала «святая троица»[84].
– Они же не знали Зинаиды Николаевны?
– Говорили, как это я, знаменитый русский поэт, женат на инородке.
– Я слыхал, у Зинаиды Николаевны мать русская, а отец – Николай Андреевич Райх.
– А им не все равно! Эх, да что говорить. Жизнь назад не попятишь!.. – Он заметил, что в кафе вошли посетители и садятся за стол неподалеку от нас, и, нагнувшись, очень тихо закончил: – Я женюсь на такой артистке, что все рот разинут!
(Это было сказано за несколько месяцев до встречи с Айседорой Дункан.)
– Почему обязательно на артистке? – спросил я.
– Хочу, чтобы мой сын был знаменитей меня.
Второй разговор с Есениным на ту же тему состоялся позднее – в конце зимы 1923 года. Он уже побывал за границей, расстался с Айседорой Дункан и был под впечатлением общественного суда над 4 поэтами (А. Ганиным, С. Есениным, С. Клычковым, П. Орешиным), который разбирал дело о случае в московской пивной.
Как только я вошел в «Стойло», швейцар сказал, что Сергей Александрович сидит внизу и просил, если кто-нибудь из имажинистов придет, зайти к нему. Зная, что Есенин избегает одиночества, я спустился вниз.
Сидел он в распахнутой шубе, шапка лежала на кресле, перед ним стояла бутылка белого кислого вина. На этот раз беседа носила еще более откровенный характер, чем в первый раз. Есенин сказал, что не любит стихов Пастернака, Мандельштама, потому что они часто поют о соборах, о церквах. В поэте он, Сергей, ценит свою рубашку (свое лицо), а не взятую напрокат. В стихах важна своя походка, своя кровь (слово «кровь» повторил), быт.
– Вот ты не стесняешься, поешь о своем!
В этот момент официантка принесла мне завтрак. Есенин попросил то же самое дать ему. Она быстро выполнила его просьбу и вдобавок положила перед ним небольшую шоколадку в обертке.
– От тети Шуры!
Помощница повара Александра Яковлевна была влюблена в Сергея, в его стихи и всегда что-нибудь присылала ему сверх положенной порции. С обертки шоколадки глядел чудесный мальчишка. Есенин посмотрел на него:
– На Костю похож! – И, покачивая головой, добавил: – Понимаешь! Третьего дня встал передо мной, такой маленький, такой светлый, и говорит: «Я – Константин Есенин!..»
На его глазах выступили слезы, он смахнул их пальцами.
Все это я писал еще в 1926 году[85], но, по вполне понятным причинам, не упоминал разговора Есенина о Зинаиде Николаевне, которая в то время была женой В. Э. Мейерхольда.
Сергей стал говорить о своем детстве, о родителях, о сестрах. Затем о своем деде Федоре Андреевиче Титове, который читал ему библию, книгу пророков. Как он, Сергей, любил ее пафос, образы. Прочел по памяти отрывки из «Экклезиаста».
– Прекрасный язык философа, – сказал он, – и отрицание божьего промысла.
Есенин откинулся на спинку дивана, зажмурил глаза и с наслаждением прочитал великолепные места из «Песни песней».
– Какие образы! Какой ритм! Настоящая лирическая поэма! – заявил он, и я увидел прозрачно-голубой свет в его глазах.
Я объяснил, что толкователи считают «Песнь песней» драмой, составленной из народных песен.
– Из народных песен? – переспросил Сергей.
Я подтвердил. Он подумал и проронил:
– То-то она так за душу хватает!
Есенин посмотрел на стенные часы (шел первый час) и спросил:
– Разве ты теперь нигде не служишь?
Я ответил, что уже второй год заведую литературной студией клуба Реввоенсовета республики[86]. Теперь работа расширилась: не только выпускаю устный литературный сборник, составленный из произведений сотрудников, но они выступают и в других военных клубах. Организую вечера поэтов, писателей, режиссеров. Все охотно соглашаются: гонорар выдается небольшим продуктовым пайком. Я предложил Сергею почитать стихи в клубе Реввоенсовета и пообещал выдать ему пшеничной муки.
– Сейчас я целый вечер не выдержу! – признался он.
– Я могу для компании пригласить того, кого назовешь.
– Зинаида жаловалась: хочет испечь детям пироги, а муки трудно достать. Пригласил бы ты Всеволода! А меня потом.
– Во-первых, согласится ли Мейерхольд?
– Я поговорю с ним.
– Во-вторых, на вечер придут командиры, бойцы, служащие Реввоенсовета. Все должно быть понятно.
– Я попрошу его рассказать о театре Пушкина. Это у него получается здорово…
Он снова перешел на критику современных поэтов, увлекся и заявил:
– Оттого я доволен, что знаю: лучше всех пою!
Он позавтракал, хотел заказать бутылку вина. Я наотрез отказался пить.
В это время в дверь кабинета постучали, и на пороге возник участковый уполномоченный 50-го отделения милиции. Он отлично знал всех имажинистов, присутствовал на наших вечерах, диспутах и т. п. Участковый спросил о каких-то справках. Есенин хотел угостить его вином.
Уполномоченный стал отказываться, и мы уговорили Сергея идти домой.
Мы стали подниматься по лестнице. Вдруг Сергей сказал, что хочет разыграть буфетчицу. Он растрепал свои волосы, притворился пьяным, и я, поддерживая его под руку, повел наверх, а сзади шел участковый уполномоченный. Увидя буфетчицу за стойкой, Есенин рванулся от меня и хриплым голосом крикнул, что сейчас перебьет бутылки.
Е. О. Гартман (буфетчица) ахнула и нырнула за стойку. Мы засмеялись. Сергей спокойно подошел к зеркалу, расчесал волосы, надел шапку, застегнул шубу. Заметив, что буфетчица испуганно смотрит на него, он приподнял шапку и сказал по-английски:
– Гуд бай!
Буфетчица развела руками и засмеялась. Я попросил ее показать участковому справки, которые он требовал.
Конечно, об этом эпизоде можно бы и не рассказывать, но мне хочется восстановить истину о Сергее. Я уже писал о том, как он любил разыгрывать людей. Нередко делая это артистически, притворяясь хмельным. Вот почему рождались мифы о том, что он день и ночь бывает нетрезвым, что в таком виде выступает с чтением своих стихов, даже больше, пишет их.
В памяти сохранился такой случай. Есенин в распахнутой шубе, в заломленной на затылок шапке ввалился в «Стойло», занял место за отведенным для членов «Ассоциации» столиком. Он позвал официантку Нину, которая всегда его обслуживала и была в курсе дела. Она поставила ему на стол белый фарфоровый чайник, в которых обычно в те времена подавали водку, принесла нарезанную ломтиками селедку и порцию ржаного хлеба. Есенин налил себе стакан, залпом выпил, отломил корочку хлеба и стал жадно нюхать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});