Нонна Мордюкова - Казачка
— И все на наряды, все на наряды деньги тратите, — съязвил наш общий любимчик Ростислав Васильевич, преподаватель физкультуры.
Общежитие — это по мне, это отрада. Я первый раз и от мужа удрала, чтобы снова очутиться в гурте: кто голову в тазике моет, кто кофточку гладит. Готовимся к понедельнику — занятие по мастерству актера. Любимый и строгий Борис Владимирович с Ольгой Ивановной приедут. Это бал-маскарад, это праздник! Мало ли, что есть хочется и день и ночь! Всем хочется. Всем людям, всей стране неотступно хочется есть. Мы учили друг друга, как тренировать желудок, чтобы он не просил еды, чтобы не отвлекал от основной жизни.
Бесконечно влюблялись, целовались по углам. Местные мамы или папы отрезвляли, отвлекали, умоляли не терять голову, отложить любовные переживания на потом.
Один раз сидим на «западной литературе», всовывается в дверь знакомое лицо пожилой женщины.
— Простите, можно Мордюкову на минуточку?
Выхожу, таращу на пришедшую глаза, вспоминаю, что Гарик их гуляет с одной девочкой, слушаю ее.
— Нонна, доверяю только тебе: каждую неделю буду вам пышки печь, только не трогайте Гарика!
— Я его не трогаю. Мне вообще все до лампочки — я отличница, на Доске почета вишу… А Гарик ваш скачет от одной к другой.
— Он сказал: люблю Мордюкову.
— Брешет! Ладно, давайте пышки. Приносите каждую неделю, и мы Гарика спасем…
Вот так бывает: у меня сердце колотится оттого, что пышки едим и еще на вечер останется… Приезжаем в общежитие, на плитке целое ведро булькает с пшенной кашей. Это Сережка Пыров где-то «скоммуниздил». Где — не наше дело. Спрашивать не полагалось. Потом мы усаживались с отличниками натуральными и наседали на них, чтоб те рассказали содержание «Бесов» Достоевского или пьесы А. Н. Островского. Обычно задают на лето прочесть, но разве летом откроешь книжку? Мама родная, а на танцы к морячкам, а в море покупаться, а рыбы или раков половить? Какой там Достоевский… Оглянуться не успеешь, как мама уже собирает тебя в Москву. Но эти наши читаки-отличники здорово пересказывали произведения. Бывало, и два, и три расскажут. А мы ухитрялись четверки получать на экзамене.
Однажды стою я на бортике бассейна — шли занятия по плаванью. Ростислав Васильевич, наш физкультурник, подплывает, пальцем подзывает наклониться к нему. Я наклоняюсь.
— Ты у гинеколога была?
— Зачем это? — подтягиваю купальник.
— Ведь ты беременна. Пойди в медпункт и возьми направление.
Я закрыла руками свой живот и побежала в раздевалку.
Там села на кучу какого-то инвентаря, задумалась.
— Переоденься, ты вся дрожишь, — крикнул на меня староста.
Я медленно переоделась — и в медпункт. Случилось это на четвертом курсе. Профком в очередной раз схватился за голову: куда девать? Общежития два — женское в Москве, возле метро «Кропоткинская», мужское в Лосинке. Там как раз и была резервная, четырех-пяти метров, комната для тех женатых студентов, которые ждут ребенка.
Я наведывалась в Лосинку, присматривалась: висят пеленки на веревке или нет? Было такое правило: диплом защитил — и айда на простор, снимай угол или к чьим-нибудь родителям просись…
Наконец входим в долгожданную комнату. Две «солдатские» кровати, стол, печка — отлично! Муж с Евгением Ташковым нанялись пилить дрова дачникам, чтоб купить приданое для будущего ребенка.
Я бегала по двум этажам, на кухню, в умывальник. Жарила на рыбьем жире картошку. Все немного морщились от запаха, а мне он не мешал: плохо ли — рыба и картошка вместе. На второе — кипяток из пол-литровых банок.
Я шустрая была. Стал живот увеличиваться, я поддерживала его руками, но бегать не переставала. Вокруг меня были веселые мальчики. Я им подкину какую-нибудь шутку — хохочут, аж потолок дрожит. Характер у меня был тогда золотой — легкий, веселый, покладистый, все без исключения меня любили. К примеру, Сергей Параджанов. Бледный он был и худой, одежда без цвета и формы. Он шастал все время по комиссионкам, искал «счастья»: кулоны, броши, разные золотые изделия. Антиквар!
Однажды мы собрались все на кухне и варим «че нито».
Сергей входит с интригующей улыбкой и достает из кармана зеленую, с золотыми точечками-глазами собачку. Моя неуклюжая рука потянулась: «Ой какая!» И с концами!.. Уронила я, разбила бедную собачку.
— Эх, мама Нонна, что ты наделала! — охнул кто-то.
А Сергей засмеялся, негромко, беззащитно:
— Ничего, найдем еще…
Я чувствовала ценность утери, но он замял происшедшее, вынув из-за пазухи вяленую воблу.
— Ура!
Тем дело и кончилось.
Прибегаю однажды из института. Муж остался там в шахматы поиграть. Вдруг меня как скрутит в узел!..
— Ой, ой, мальчики, мальчики, помогите!
Ребята несмело подошли к открытой двери, взглянули на меня, скорчившуюся. А боль внезапно отпустила.
— Все прошло, слава богу!
— Что с тобой?
Входят несколько человек во главе с Марленом Хуциевым, я сижу смеюсь… И вдруг снова: «Ой! ой!» Марлен выпроводил всех в коридор, в приоткрытую дверь наблюдает за мной. Тишина. Появляется комендант, с трубкой.
— Не паникуй, к утру родишь.
Ушли. Лежу, смотрю в потолок. Опять как даст в поясницу молотком, я снова в крик: «Ой, ой!» Слышу, в комнате против нашей ключом кто-то дверь открывает. Я кричу, как родственнику:
— Ваня! Ванечка! Беги звони! Я, наверное, сегодня всё!
— Сейчас, сейчас!
Куда побежал, не знаю. Чередование «Ой!» с тишиной, подходящих к двери и уходящих мальчиков. Наконец прибегает Ваня и успокаивает:
— Сейчас, Нонночка, они приедут сюда роды принимать! Я сбегал на мебельную фабрику и дозвонился!
— Как — сюда?!
Я испугалась, заплакала. Вижу, сквозь толпу ребят протискивается мой муж. Он раздражен: сколько вокруг чужих… Стал надевать мне ботинки, с досадой ворчит: «Зачем они здесь? Это наше дело… Сейчас поедем в Москву. Машина стоит внизу…» Как ни крутилась в машине, а про счетчик не забывала: надо же платить!
Вернулась с ребенком в эту же комнату. Чуть не ослепла, увидев на моей, а значит, на сыновней кровати бумажные цветы на подушке. «Он хотел как лучше…» Я мягко так собрала цветы, положила их на окно, а потом уж опустила сына на подушку. В институт ходим, ребенка с собой таскаем. Он лежит в медпункте, нянчат его по очереди все кому не лень. У меня душа разрывается — жаль сыночка. Я полюбила его сразу так жгуче, сильно, какою-то ненормальной любовью. На ручке — еще в родильном доме — привязана была клееночка с надписью: «Мордюкова — мальчик».
Как-то утром, уже в институт собрались, — стук в дверь. Входит медсестричка, поздоровалась и шутя спросила:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});