Николай Попель - В тяжкую пору

- Может быть, не слышат? - спросил я у инструктора по работе среди войск противника.

- Отлично слышат. Сейчас начнут отвечать. И действительно, как только ефрейтор замолчал и мы запустили по радио пластинку с "Лунной сонатой", стала рваться немецкие мины, ударили пулеметы.

- Обычная картина последнего времени,- сказал инструктор. - Слушают терпеливо, а потом такое устраивают, только держись...

На Северном Донце мы настойчиво занимались пропагандой среди немецких солдат. По ночам работали радиоустановки. У микрофонов выступали инструкторы политотдела, перебежчики, пленные. Отправляясь во вражеский тыл, разведчики брали с собой кипы листовок...

За годы армейской службы я привык: войдешь в работу, сдружишься с людьми и вдруг - получай предписание на новое место.

Так случилось и в этот раз. Закрывая совещание во фронте;;

Никита Сергеевич сказал:|

- Товарищ Попель пусть останется.

Разговор недолгий - меня посылают членом Военного совета в соседнюю армию, которой командует генерал Гордов,

На сборы мало времени. Завтра надо выезжать. Вернувшись, я узнал, что Цыганов в бане. Это надолго. Баня - страсть Виктора Викторовича. Он забирается наверх и там, окутанный паром, нещадно хлещет себя веником.

После бани - самовар. Самовар - вторая страсть Виктора Викторовича. Сверкающий двухведерный самовар повсюду возят за командующим и разводят на каждой стоянке.

Как-то вскоре после Полтавы мы пили чай у самой дороги. Прорвались немецкие танки. Из лесу в панике выбежали бойцы без винтовок и в нерешительности остановились перед самоваром командующего.

- Ну, кто чаю хочет? - дружелюбно опросил Цыганов. На всех хватит.

Бойцы вежливо отказались и повернули назад.

...Наш прощальный разговор с Цыгановым тоже происходил за чаем. По красному, распаренному лицу Виктора Викторовича катились капли пота.

Таким и остался в моей памяти этот своеобразный человек, умный полководец и добрый товарищ. Виктор Викторович умер от тяжелого недуга прежде, чем наши войска ворвались в Берлин.

Через двое суток, часов в двенадцать ночи, я сидел за столом с другим командармом - генералом Горловым.

- Завтра хотите в дивизии? - рассматривая меня, спрашивает Гордов. - К чему так спешить? Впрочем, дело хозяйское.

Я тоже рассматриваю Гордова. Острый нос, острый подбородок, узкие губы, маленькие кустики бровей над глазами, коротко острижены под бобрик черные с проседью волосы.

Держится ровно, но отдаленно.

- Завтра собрали бы Военный совет, уточнили обязанности каждого.

- Обязанности каждого определены. Стоит ли на это время терять?..

- Как знаете, товарищ член Военного совета. Я опять чувствую на себе внимательный, ощупывающий взгляд командующего.

- Может быть, поужинаем? Соглашаюсь.

- Вот и отлично. Пригласим члена Военного совета Сердюка, начальника штаба...

- И начальника политотдела, - подсказываю я. Гордов хмурится.

- У нас это не заведено...

Начальника политотдела бригадного комиссара Михальчука я разыскал только после ужина. Как и подозревал, командующий не жалует политотдел. Отношения натянутые, порой неприязненные.

Но больше всего меня встревожило то, что Михальчук рассказал о жизни войск: перебои со снабжением, холодные землянки, вши, болезни...

Этой ночью я плохо спал. Заснул лишь под утро. Разбудил громкий голос за окном. Прислушался - женщина. Вслушался внимательнее - ругань.

Встал, помылся. А ругань за окном не стихала. Изредка, неуверенно пробивались мужские голоса, но их быстро перекрывал женский.

Я попросил Балыкова узнать, в чем дело. Тот вернулся вместе с женщиной в военной форме с петлицами капитана.

Женщина приложила руку к кубанке и лихо представилась:

- Начальник узла связи капитан Невзорова. Я не верил ушам и глазам своим. Неужели эта молодая женщина с раскрасневшимися на морозе щеками, блестящими глазами, локоном, кокегливо выбивающимся из-под кубанки, ругалась так, как сумел бы не каждый одесский биндюжник?

Я показал капитану на стул.

- Это вы?..

- Так точно, товарищ бригадный комиссар, я. Разве с ними, с мужиками, иначе можно? Чуть что, на голову садятся. Думают, раз женщина начальник, чего церемониться. А шибанешь хорошенько - и порядок.

- До войны тоже шибали?

- За кого вы меня принимаете?

- А после войны как будете?

- Война все спишет.

- Ой ли? Боюсь, не все. Да что там о послевоенном времени говорить. Вы сейчас со своими словечками лишь наполовину женщина...

Это пришлось по больному месту. Капитан потеряла бойкость.

- С меня спрашивают за связь. А как я ее обеспечиваю

с руганью или без нее - никого не касается. На эту тему мне

проповеди читать не стоит, а о моей женственности беспокоиться - тем более.

Она встала.

- Разрешите быть свободной?

- Идите, но помните: это никого бы не касалось лишь в том случае, если бы вы ругались про себя...

От ночных разговоров, от бессонницы, от красавицы с бойким языком на душе было скверно.

Я дождался Сердюка, начальников служб, которые должны были ехать со мной, и двинулся на передовую.

Ранний снег перемел дороги, высокими шапками накрыл застрявшие еще в осеннюю распутицу автомашины, повозки, брошенные орудия. Нам приходилось вылезать из легковых и расчищать дорогу. От штаба армии до переднего края около ста километров. К обеду проделали полпути - добрались только до Корочи. Секретарь райкома партии Домна Петровна Еременко жаловалась, что немцы ночами ловят в соседних деревнях кур. Сплошного фронта не было.

К вечеру добрались наконец до передовых позиций. Михальчук не преувеличивал, когда говорил о плохих землянках, вшах, болезнях. В низкой, холодной норе пожилые солдаты военного времени ужинали, зажав котелки между колен.

Я задал традиционный вопрос:

- Как питание?

Солдат протянул мятый, закопченный котелок.

- На собаку плеснешь, с нее шкура слезет. Я отхлебнул пару ложек и передал замкомдиву по тылу.

Боец ошибся. От слабо присоленной воды шкура с собаки никогда не слезет.

Но виноват в этом был не замкомдив. Станции снабжения находились в Острогожске и Коротояке, более чем в ста километрах от передовой. Дороги заметены, машин почти нет, лошадей мало...

Ночью я вернулся в Корочу, разыскал квартиру Домны Петровны.

- Поможете?

- Все, что в силах, сделаем.

- Дорогу надо расчистить.

- Что еще?

- Теплые вещи собрать.

- Боже мой, так ведь бабы последнее с себя отдадут.

- Ну, и соломы подбросить для матов... Домна Петровна только успевала писать, изредка посматривая на меня.

- Давай, комиссар, не стесняйся. Я не стеснялся.

- Халаты бы из белого материала пошить разведчикам... Железные печки поделать...