Игорь Кон - 80 лет одиночества

3. Поддерживать и далее информационное содержание книги на уровне высших мировых стандартов, которым она, безусловно, соответствует сегодня, у меня нет ни времени, ни возможностей. Всякая работа в этой области знания мною полностью прекращена.

Учитывая все вышесказанное, прошу Вас:

1. Рассмотреть совместно с П. В. Симоновым возможность депонирования рукописи в ВИНИТИ (ИНИОН работ по психологии и биологии не принимает). Это избавило бы меня от бесчисленных просьб разрешить ознакомиться с рукописью, а заинтересованных специалистов – от необходимости делать обратный перевод книги с иностранных языков или перепечатывать ее без ведома автора.

2. Если это окажется сложным, передать экземпляр рукописи и все относящиеся к ней документы (отзывы, протоколы ученых советов и т. д.) в научный архив института, куда я сдам также все свои остальные законченные неопубликованные рукописи по данной тематике (черновые, рабочие материалы мною постепенно уже уничтожаются).

Мне очень жаль, что серьезная, стоившая огромного труда попытка преодолеть многолетнее глубокое отставание отечественной науки в одном из фундаментальных, имеющих большое практическое и общекультурное значение разделов человековедения, поддержанная ведущими советскими учеными многих специальностей и высоко оцененная за рубежом, разбилась о некомпетентность, равнодушие и ханжество. Мои силы и возможности исчерпаны, возвращаться к этой теме я не собираюсь. Но так как архивные документы, в отличие от научных трудов, не стареют, навсегда оставаясь памятниками своей эпохи, их нужно сохранить для будущих историков науки.

Поскольку эта история широко известна, считаю своим долгом ознакомить с этим письмом ряд ученых, которые, как и Вы, помогали моей работе и заинтересованы ее результатами».

Тем временем моя рукопись все шире распространялась в самиздате. Постепенно стали публиковаться и статьи. Первая моя теоретическая сексологическая статья была напечатана в 1981 г. в «Вопросах философии» под заведомо непонятным названием «На стыке наук» (чтобы избежать нежелательной и опасной сенсации). Между прочим, первый вариант статьи редколлегия большинством голосов отклонила.

Один академик сказал, что ничего нового и теоретически значимого ни о поле, ни о сексе вообще написать нельзя, как нет и ничего философского в проблеме половых различий, тут все ясно. «Эта статья могла бы создать большой спрос и плохую славу нашему журналу». На Западе «создали псевдонауку сексологию. Этим должны заниматься врачи. А Кон подчеркивает, что он имеет в виду социологию, а не медицинскую науку, т. е. социологию секса, которая существует на Западе, которая носит антинаучный характер и имеет свою аудиторию. Но никаких серьезных имен и серьезных исследований в этой области по линии социологии нет».

О филогенетических истоках фаллического культа (в статье приводились данные о ритуале демонстрации эрегированного полового члена у обезьян) было сказано, что этот материал был бы хорош в отделе сатиры и юмора, но такового в журнале, к сожалению, нет.

И все это говорили, в общем-то, умные и образованные, хотя и не сексологически, люди; такова была инерция привычных табу. Помня свой старый разговор с Артановским, я ни на кого не обижался. Между прочим, вопреки правилам, ни один из членов редколлегии не вернул в редакцию рукопись статьи, все понесли ее домой, для просвещения домашних и друзей… Л. П. Буева рассказывала мне потом, что, когда рукопись прочитали ее муж-полковник и сын-студент, ей пришлось услышать о себе и своем журнале много нелестного. Следующий раз она голосовала уже не «против», а «за».

За публикацию статьи высказались В. С. Семенов, В. А. Лекторский («основная идея там совершенно правильная»), В. Ж. Келле («половое поведение нельзя рассматривать только с чисто медицинской точки зрения. Это и социальные проблемы, и проблемы очень важные. У нас стыдятся об этих вещах говорить»), А. С. Богомолов, Б. Т. Григорьян. Исправленная – и немного ухудшенная – статья была напечатана и, вопреки опасениям, никакого скандала не вызвала. Из ЦК позвонили только затем, чтобы попросить прислать им все оставшиеся экземпляры журнала. Там тоже интересовались сексом…

За «Вопросами философии» последовали статьи в «Социологических исследованиях» и «Советской этнографии» («Вопросы психологии» предложенную им статью отклонили). Все, разумеется, с трудностями, купюрами (кстати, их делали вовсе не цензоры, а ученые редакторы) и ссылками на «непрофильность». Глава о психосексуальном развитии и взаимоотношениях юношей и девушек в моих учебных пособиях по психологии юношеского возраста была написана с совершенно иных позиций, чем «нормальные» советские книги. Но чего все это стоило!

Мое интервью в газете «Московский комсомолец» (1984), где впервые в советской массовой печати появилось слово «сексология», носили согласовывать в горком партии. Там сначала думали, что сексология – то же самое, что порнография, но когда журналисты показали им том БСЭ с моей одноименной статьей, не стали возражать. Только удивлялись, почему эта тема так волнует молодежную газету, – ведь в жизни так много интересного…

Все хотели что-нибудь узнать о сексе, но не смели называть вещи своими именами. В одном биологическом институте Академии наук мой доклад назвали «Биолого-эволюционные аспекты сложных форм поведения». Название своего доклада на X Всесоюзной школе по биомедицинской кибернетике я даже запомнить не смог – очень уж ученые были там слова. А на семинаре в Союзе кинематографистов моя лекция называлась «Роль марксистско-ленинской философии в развитии научной фантастики»! И никто не понимал, что все это не столько смешно, сколько унизительно. Как будто я показываю порнографические картинки…

Забавная история произошла в Ростове. Меня пригласили прочитать три лекции по проблемам сексуальности в Институте повышения квалификации преподавателей общественных наук. Сбежался, разумеется, весь город. И вдруг передают личную просьбу первого секретаря обкома партии – прочитать лекцию для аппарата обкома, где таких слов сроду не произносили. Лекция была в зале, где обычно проходили заседания бюро. Все сидели с каменными лицами, вопросов не задавали, а когда я сказал, что на наскальных рисунках каменного века мужчин более высокого статуса изображали с более длинными и эрегированными членами, все головы повернулись в сторону стола, где сидели секретари обкома.

Я пробовал обращаться в высокие партийные инстанции. Писали в ЦК и некоторые мои коллеги (Б. М. Фирсов). Но аппаратчики, даже те, которые понимали суть дела и хотели, чтобы моя книга была издана, боялись, что их могут заподозрить в «нездоровых сексуальных интересах» (здоровых сексуальных интересов в стране по определению быть не могло). Зато я научился безошибочно отличать ученого на высокой должности от начальника с высокой ученой степенью: ученый, если он понимает значение вопроса, постарается что-то сделать, начальник же, будь он трижды академик, непременно уйдет в кусты. Судя по этому критерию, академики в ЦК КПСС были, а ученых не было.