Юрий Сенкевич - Путешествие длиною в жизнь

Мы попросили открыть витрину. Нам ответили, что это совершенно невозможно, категорически запрещено правилами. Санкционировать отступление от правил мог только лично министр туризма, и никто иной. Позвонили в министерство. Там не отвечали. Была пятница, выходной, о чем нам вежливо и напомнили.

Но ведь Хейердал в Мохенджо-даро — ситуация не совсем ординарная. И наши сопровождающие это прекрасно понимали. Они посоветовались и предложили такой план: мы выйдем на время из зала музея, а хранители откроют витрину и приблизят экспонат к ее стеклу. Затем витрину опять закроют, мы войдем в зал и начнем снимать.

Тур, ободренный частичным успехом, попробовал его развить: "Давайте мы заодно сфотографируем печать в ваших руках". Но здесь уж работники музея не уступили. Мы покинули зал и вернулись в него через несколько минут. Печать лежала теперь, прижатая вплотную к стеклу витрины. Видно ее стало намного лучше.

Карло вынул свои фотокамеры, специальные объективы, удлинительные кольца, фильтры для уничтожения бликов… Снимок был сделан. Тур торжествовал: одолел-таки бюрократизм.

Еще когда мы ехали в Мохенджо-даро из Карачи, то остановились — мало ли зачем — у какого-то болотца, заросшего камышом.

— Узнаете? — заулыбался Тур.

Действительно, в болоте рос иракский берди! Феноменально! Способность Тура натыкаться на искомое поистине внушала мистический трепет.

— А может, камыш здесь исконный житель?

— То-то и оно, что нет. Берди, насколько помню, в долине Инда не растет.

— Что ж, ты хочешь сказать, что…

— Именно! Его сюда завезли. Высеяли ненароком или намеренно, и он прижился!

— И пять тысяч лет дожидался встречи с нами, — пробормотал скептик Карло, но ввязываться в полемику не стал.

Корреспондентом советского телевидения в Пакистане был Александр Королев. Едва мы познакомились, он взял надо мной — следовательно, и над нашей экспедицией — действенное шефство. И — спасибо ему — предложил свою машину и себя в качестве водителя для поездки в нужный нам район. Этим он нас здорово выручил, потому что нанятый микроавтобус был совсем маленький и трястись бы нам в неудобстве и тесноте. А ехать в Мохенджо-даро ни много ни мало полтыщи километров в один конец…

У Саши были неотложные дела и, не дожидаясь остальных, пожелавших задержаться, мы вернулись с ним в Карачи. Я ночевал у него дома, а наутро, пригласив с собой телеоператоров, мы поехали к "Тигрису", отдыхавшему у пирса.

Репортаж для "Клуба кинопутешествий" снимался с разрешения Хейердала. Но все-таки, чтобы не дразнить гусей из консорциума, я на лодку никого не стал приглашать, да и сам не поднялся на борт, а стоял с микрофоном в маленькой лодочке на фоне "Тигриса" и рассказывал. Моим товарищам возвращаться в Карачи было еще рано, я это знал и не беспокоился, поскольку на нашей ладье виднелись фигуры караульных.

После съемки поехал в наше консульство, выступил там перед сотрудниками, встретился с работавшими в Карачи советскими специалистами, а вечером мы пошли с Сашей в гости к его приятелям…

Отходили от Карачи 8 февраля и, как всегда, с приключениями. Волочась на буксире, запнулись о буй, отпихивались шестами, ногами и ободрали корму. Потом около суток болтались, ловя ветер, на внешнем рейде и даже выбросили плавучий якорь, чтобы не затащило обратно в порт.

Заболел Тур: его свалил приступ почечной колики, третий за время путешествия и самый сильный из трех. Шприц он отверг категорически, лег с грелкой — авось к утру полегчает. Не полегчало. Анализ мочи показал кровь и белок. Видимо, зашевелился камешек.

Это было следствием берега: питались мы на стоянках кое-как, наспех, бесстрашно пробовали местную пищу. В результате, как минимум, — диспепсия.

Тур лежал в хижине, ничего не ел, только пил. Тревожил он меня крайне. Ведь обещал беречься — и сплоховал. К слову сказать, он был трудный пациент. Любую таблетку пробовал на зуб, выяснял, от чего ношпа, от чего бускопан и как он взаимодействует с левомицетином. Температура держалась 37,7. Я решил, если назавтра не спадет, — начну инъекции антибиотиков.

Вдобавок еще и Норрис гнусавил простудно (и не принимал таблеток), чихал Эйч-Пи. Океан же не сочувствовал нам, ярился, вбивал в нас моряцкий дух…

Ночью подул ветер, и к утру стихия разыгралась. Пробную оплеуху получили за завтраком: волна выдала добрых двести килограммов воды прямо на стол. Следующие, не менее полновесные, въехали "Тигрису" поочередно в обе скулы. Вахту несли по двое. Парус был на грани заполаскивания. Дважды за прошедшие сутки объявлялся аврал…

Господи, что была за ночка! Руль скрежетал. Лодка тяжело уходила вправо, затем, перевалив на 240 градусов, срывалась в запретные 270 градусов. Мы возвращали ее назад, не давая уйти за 210… Туда, сюда, слаломная гонка, бешеные качели!

Море являло собой зрелище фантасмагорическое: казалось, что оно горит. Причудливые светящиеся змеи на гребнях валов ползли на судно и разбивались о него миллиардами искр. Гигантские тусклые пятна возникали, взрываясь в глубине, меняли форму, мерцали, двигались. При вспышке зарницы мелькнул у борта зловещим призраком силуэт дау. Шлепанье, ворчанье, урчанье — "Тигрис" ворочался, как кит.

— Ветер очень сильный! — заорал я выглянувшему из хижины Норману.

— Ладно. — Он ушел на нос ослабить шкоты.

Держал руку на румпеле: 240, 250, 270, пора! Жал рукоятку внутрь, и она проваливалась, как в воздушную яму. Ветер изменил направление…

— Все наверх! Парус вниз!

Парус пополз не вниз, а вперед и вправо, сейчас вырвется, улетит… Страшный треск!

— Рей?!

Нет, это треснула верхушка мачты, самый кончик, трехметровый кусок.

Грот метался перед лодкой, как сумасшедший непогашенный парашют. Гасили его кое-как, прижимали к борту, комкали, втаскивали на крышу хижины. И все это в кромешной тьме.

Бросили плавучий якорь. Приладили на форштах брезентовое подобие аварийного стакселя. Потом сели и пригорюнились…

Опять огорчение: рецидив колики у Тура. Накануне он три часа подряд дежурил на мостике (согнав оттуда остальных) и откушал пряного за обедом. Пришлось снова объяснять ему, какой диеты следует придерживаться. Нарисовал картину: почка, мочеточник, пузырь, камень — и втолковывал, что к чему и какой может быть исход. В ответ — знакомые возражения: "Ощущаю себя лишним, если не работаю, как все".

Врач, исцелися сам! Ухитрился и я подцепить ОРЗ — не иначе от Германа. Голова была тяжелая, нос заложен… Единственной отрадой для глаз были рыбьи пляски. Ничего подобного никто из нас не видел. Корифены ходили косяками, взметывая тучи летучих рыбок, и дружно выскакивали из воды на огромной скорости, совершая каскады прыжков по семь-восемь метров.