С царем и без царя - Владимир Николаевич Воейков
Когда поезд остановился на вокзале и я вышел из вагона, стоявшая на платформе укутанная в большой платок женщина, дернув меня за рукав, сказала: «Владимир Николаевич, вас здесь ищут». Только по глазам я узнал одну из наших служащих, которая пришла меня предупредить о том, что всю ночь дома производился обыск и все мои фотографии были взяты и розданы по постам, распределенным по Каменному острову. В облаве этой участвовало, по-видимому, немалое количество людей. Самый вокзал был также оцеплен. Все выходы из него были заняты постами красноармейцев или милиционеров. Я повернул в обратную сторону и пошел вдоль поезда, сказав встретившей меня, чтобы она шла за мною шагах в тридцати. Дойдя до хвоста поезда, я спустился на полотно и по рельсам вышел на путь, по которому подъезжал к вокзалу. Оказалось, что это был единственный не охранявшийся пункт. Каким образом я выскочил из мышеловки, до сих пор не отдаю себе отчета.
Пройдя мост, я подошел к месту, где линия приближается к Коломягскому шоссе, перешел на него и продолжал путь до удельного леса между ипподромом и аэродромом. В лесу моя спутница подошла ко мне. Мы сели на скамеечку и стали обсуждать, что дальше делать. Был восьмой час утра.
7
Мое поступление в сумасшедший дом
Мне пришла в голову мысль изменить свою физиономию, так как я мог встретить кого-нибудь из тех, кто меня видел в последнее время. Спутница одобрила эту мысль. Я ее попросил наблюдать, чтобы никто не увидал моей работы по трансформации. Найдя поблизости лужу, я намочил губку, находившуюся у меня в кармане, достал мыло, бритву, обрил растительность на голове, бакенбарды и усы и надел пенсне. Женщина, знавшая меня много лет, нашла, что узнать меня не представлялось возможным. При обсуждении дальнейшего плана действий я остановился на мысли, одобренной и моею спутницей, — поступить в сумасшедший дом, прикинувшись сумасшедшим. Мы условились так: я отправлюсь во двор лечебницы; если войду в один из домов, это будет признаком, что я там остаюсь, и она сообщит моей жене о месте моего пребывания; если же я ни в один дом не войду (через решетку у ворот это можно видеть), она должна меня ждать.
Мое поступление в сумасшедший дом было первым серьезным испытанием в актерском искусстве, благодаря Богу увенчавшимся успехом.
Войдя во двор, я уселся на скамейку против подъезда конторы больницы. Один из проходивших мимо сторожей спросил, что мне нужно. — «Дохтура». — На все вопросы о том, какого мне нужно доктора — дежурного или нет, я повторял одно слово: «Дохтура…»
Он ушел в контору. Через некоторое время ко мне вышел господин, назвавшийся дежурным врачом больницы, и спросил, что мне нужно. Я указал пальцем на свой лоб и произнес: «Фьють». На его вопрос, что со мною, я повторил, показывая на лоб: «Фьють».
«Успокойтесь, — сказал доктор, — и сядьте». Я сел. Тогда он спросил: «Что же вам угодно?» — «Поступить». — «Куда вы желаете поступить?» — «У меня деньги есть». — «Не в деньгах дело. Куда вы желаете поступить?» — «Я заплачу». — «Чем же вы больны?» — «Фьють». Внимательно посмотрев на меня, доктор спросил: «А у вас были когда-нибудь какие-нибудь болезни?» Чувствуя, что от этого ответа зависит решение моей судьбы, я сказал, что был морфиноманом, и затем прекратил всякие дальнейшие объяснения. Доктор ушел в контору. После нескольких разговоров по телефону он, вернувшись, сказал мне, что, если я согласен подписать установленное обязательство и если у меня документы в порядке, они меня примут на мой собственный счет. Я ответил: «У меня паспорт есть и деньги есть. Сколько заплатить?» — «400 рублей в месяц». — «Хочу лучше», — произнес я, на что доктор предложил добавочную порцию за 75 рублей в месяц и пригласил меня для записи в контору, где у меня отобрали паспорт и выдали квитанцию на внесенное по 1 сентября содержание, а затем повели в барак, в котором находилось 24 человека моих новых коллег. Мне, как платному, была предоставлена маленькая комната в одно окно без двери. Мебель состояла из очень хорошей кровати, комода, стола, кресла и стула. Все было очень чисто, но комфорта не было.
Введя меня в комнату, доктор спросил, доволен ли я. Несмотря на радость по поводу временного избавления от ощущений преследуемого по пятам зверя, я в прежнем тоне ответил: «Да, но у меня есть несколько условий: 1) я не желаю разговаривать ни с кем из больных; 2) не могу есть при посторонних и требую, чтобы меня кормили в отдельной комнате (доктор сказал, что я буду получать еду в моем помещении); 3) если мне подадут рыбу с рыбьей костью, я не ручаюсь за себя; 4) требую разрешения на ежедневную прогулку вне больницы».
Первый и второй пункты были мною изобретены с целью быть возможно меньше в обществе моих коллег, среди которых могли найтись люди, знавшие меня; третий пункт имел целью достигнуть, насколько это было доступно, лучшего стола, так как обычное меню Петрограда в то время составляла противная костлявая рыба — вобла; четвертый же пункт имел целью мои свидания без какого бы то ни было контроля. Касательно третьего пункта доктор обещал распорядиться; про четвертый же сказал, что разрешение его зависит от врача, заведующего моим отделением. На этом мы расстались.
Вскоре меня посетили по очереди доктора, якобы случайно являвшиеся в мою комнату с промежутком от часу до двух. Они садились, начинали расспрашивать о моем прошлом, о том, что меня в данное время волнует, и о том, какой образ жизни я хотел бы вести в больнице. Надо было сделаться более разговорчивым, чем я был с первым врачом. Историю моего прошлого пришлось сочинить: я выдал себя за сына чиновника канцелярии московского генерал-губернатора — я был немного знаком с обстановкой службы в канцелярии и мог давать правдоподобные ответы на их вопросы. Относительно моего образования я сказал, что невежливо об этом спрашивать, но
