Ярослав Иосселиани - Огонь в океане

Но еще через мгновение мы поняли: толчок означал, что минреп отстал от нас, сорвавшись с какого-то выступа в корпусе лодки.

— Мина проржавела, — сравнительно спокойно проговорил Глоба, не отрываясь от своей работы. — Наше счастье, а то бы взорвались...

Наконец наступил момент, когда, по расчетам штурмана, мы должны были быть вне пределов минного поля. Тем не менее некоторое время «Малютка» еще продолжала свое движение прежним курсом и скоростью. И лишь накопив запас расстояния от опасной зоны, начала, соблюдая осторожность, всплывать на перископную глубину.

— Окончено форсирование минного поля! — весело полетела команда по отсекам. — Вахте заступить, подвахтенным идти отдыхать!

Люди повеселели, словно впереди не было преград и трудностей.

Я долго наблюдал в перископ за берегом. Все побережье было усеяно разбитой боевой техникой. Танки, машины, пушки, повозки... И я никак не мог отогнать от себя мысль, что еще совсем недавно здесь все цвело и радовалось жизни.

«Малютка» легла курсом на север, продвигаясь к входным фарватерам в Севастопольскую бухту.

Очередная вахта заступила. Подвахтенные пошли отдыхать.

— Вот... написал, товарищ командир. — Я не заметил, как в рубку поднялся Поедайло. Выждав момент, когда я опустил перископ, он смущенно протянул мне вырванный из ученической тетради листок бумаги, сплошь исписанный размашистыми буквами.

За полтора года службы на «Малютке» Поедайло очень изменился: сказалась всемогущая сила воздействия дружного коллектива. Экипаж «Малютки» так активно взялся за перевоспитание Поедайло, что матрос не выдержал и со слезами побежал к комиссару дивизиона, умоляя его о помощи.

— Нигде нет покоя, всюду только и говорят о моих недостатках, без конца хулят, за человека не считают, — пытался Поедайло разжалобить Ивана Ивановича. — Товарищ комиссар, помогите перевестись на другой корабль. На новом месте я покажу себя образцовым матросом, даю слово...

Однако мольбы не помогли Поедайло. Его оставили служить на «Малютке». Постепенно он начал исправляться. Разболтанность и недисциплинированность исчезли, он перестал бояться моря, от прежнего неряшливого внешнего вида не осталось и следа. Поедайло не брал в рот спиртных напитков. Нервы его окрепли, и в боях теперь он не уступал в храбрости остальным товарищам. Подводники стали уважать матроса, у него появились друзья и близкие товарищи. Словом, передо мной стоял новый человек: общительный, дисциплинированный, отлично знающий дело.

«Перед наступающим боем, — читал я, — прошу принять меня в Коммунистическую партию... Хочу умереть членом великой партии...»

— Почему умереть? — прервал я Чтение. — Мы воюем не для того, чтобы умереть, а чтобы жить, правда?

— Положено так, — пояснил Поедайло, — чтобы, например, доказать: не жалко, мол, жизни за такое дело. А что до меня, — умру, а фашистам не дамся живым.

Он глубоко вздохнул и добавил:

— Вы поддержите меня, товарищ командир. Вас первого спросят, а мне оставаться беспартийным никак нельзя. Даже кок и тот вступил...

— Заявление перепишите, — я вернул матросу заявление. — Чтобы не было ни слова о смерти. О ней пусть фашисты думают. Рекомендацию я вам дам. Заслуживаете...

Поедайло крикнул: «Есть!» — и тотчас же исчез из рубки, будто растворился.

— Тише! Что ты, как буйвол? — услышал я из центрального поста визгливый голос Трапезникова. — Ногу отдавил. Вожжа ударила, что ли?

Обогнув мыс Херсонес, «Малютка» к концу дня достигла входного буя в Севастопольской бухте.

Освещенный последними лучами заходящего солнца, Севастополь представлялся особенно печальным. Город-герой был неузнаваемым. Так некогда, вероятно, вымирали города, пораженные чумой. Улицы исчезли, всюду громоздились развалины. Пустовала и Северная бухта. Судов в ней видно не было.

— Вот они, единственные живые существа! — невольно воскликнул я, заметив в перископ два фашистских истребителя, летавшие над растерзанным городом.

— Патрулируют порт. Берегут кого-то от нашей авиации, — решил Косик. — Может быть, в Южной бухте есть корабли, товарищ командир?

— Возможно, — согласился я, — Если есть, думаю, не уйдут... Будем сторожить.

Мы приступили к тесной блокаде входных фарватеров в Севастопольскую бухту. Днем и ночью неотступно маневрировали в районе стыка двух основных подходов к порту: Лукульского створа, идущего с севера, и Инкерманского — с запада. Мимо нас незамеченным не мог пройти ни один транспорт, ни один корабль, ни одно даже самое маленькое судно. Но время шло, а противник не появлялся.

Прорываясь внутрь минного поля, подводники были уверены, что, как только «Малютка» окажется в самом пекле, она сразу же встретится с кораблями  фашистов. Но эти ожидания не оправдались. Мы снова вынуждены были проводить обычный поиск.

Маневрируя на небольшом «пятачке» у самого входа в гавань, мы выработали определенную систему. Утренние сумерки обычно встречали у входного буя, погружались на перископную глубину, просматривали Северную бухту и затем отходили в сторону моря на несколько миль и галсировали с таким расчетом, чтобы в любое время увидеть вражеские суда, если бы они появились на каком-нибудь из входных фарватеров.

27 августа 1943 года с рассветом, как обычно, «Малютка» погрузилась. Противника не было. Безопасности лодки ничто не угрожало. Погода была превосходной.

Я всю ночь провел на мостике и теперь, оставив у перископа лейтенанта Глобу, отправился в свою каюту, предупредив помощника, чтобы он не увлекался наблюдением за берегом, а внимательнее смотрел за морем.

Ранним утром Глеба с обычной в таких случаях вежливостью разбудил меня по переговорной трубе и доложил, что из Севастополя вышли два охотника за подводными лодками.

Не разобравшись толком в смысле доклада вахтенного офицера, я приказал наблюдать за катерами и повернулся на другой бок.

Но не прошло и пяти минут, как меня разбудил шум винтов катера. Еще через секунду близкие разрывы глубинных бомб сбросили меня с койки.

В центральном посту было темно. С шумом хлестала вода, проникшая в люк. По переговорным трубам из разных отсеков доносились слова докладов. Это было едва ли не самое неприятное пробуждение в моей жизни.

Глоба прозевал! Катера противника, очевидно, засекли перископ подводной лодки.

Я глянул на глубиномер. Он показывал двадцать метров. Стрелка продолжала идти вниз. Чтобы не удариться о грунт (глубина в этом месте была всего тридцать два — тридцать четыре метра), я приказал  держаться глубины двадцать метров и положить вертикальный руль на отход от места атаки в сторону моря.