Юрий Папоров - Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе

Еще один характерный пример того, что Гарсия Маркес не слишком точен, когда речь идет о его биографии, — будь то время или место событий.

Зато он необыкновенно точен в деталях, если говорить о его произведениях. Точен и наблюдателен. Когда-то в Москве, в Мавзолее, его поразили маленькие, «немужские» руки Сталина. Руки патриарха списаны с них.

В середине октября 1969 года Гарсия Маркес и Мендоса вернулись в Барселону. Плинио ждало письмо от его жены Марвель; несколько месяцев назад она ушла от Плинио, а теперь просила встретить ее в аэропорту «Орли».

Плинио, который все еще любил ее, тут же улетел в Париж. Гарсия Маркес дал ему ключи от своей квартиры.

— Габо, ты меня слышишь? Я не знаю, что делать! — Плинио был взволнован. — В Париж прилетела другая Марвель. Коротко подстрижена, в вызывающей мини-юбке, ярая феминистка, готовая перевернуть мир!

— А разве это плохо? Особенно насчет мира…

— Не шути! Она категорически заявила, что в Барранкилью больше не вернется. Остается в Париже! Я не знаю, какая муха ее укусила.

— Но ты же ее любишь.

— При чем тут любовь! Я ее боюсь! Вошла в первый попавшийся магазин и купила прозрачную блузку. И тут же надела ее, без лифчика! Когда я заикнулся насчет ее вида, она только коротко бросила: «Какой ты, однако, пуританин!» Она сошла с ума! Окончательно и бесповоротно!

— Послушай, позвони мне завтра, в это же время, — сказал Габриель и повесил трубку. Плинио не обиделся, он знал своего друга: тот никогда не торопился давать совет, ему всегда надо было немного подумать. Как генералу перед сражением.

На следующий день Плинио снова позвонил Габриелю.

— Записывай адрес, — решительно сказал Габриель. — Бульвар Пастера, восемьдесят. Отличный психоаналитик. Испанец. Но главное — это не Марвель, а ты должен сходить к нему.

— Я? — Плинио чуть не выронил трубку.

— Да, ты! Уверен, карахо, что в помощи нуждаешься именно ты.

— Перестань! По-твоему, это я сумасшедший?

— Чтобы помочь ей, ты вначале должен помочь себе.

— Я никогда в глаза не видел ни одного живого психоаналитика. Что это за дела вообще? Откровенничать с чужим человеком! Что я там буду делать, карахо? Постороннему рассказывать такое!

— Послушайся моего совета! Я тебе дело говорю. Сходи к нему!

— Но она хочет работать натурщицей! Ты представляешь себе? И это в Париже! Разве она не чокнутая? Когда я объяснил ей, как это все называется, она сказала: «Тогда пойду в судомойки». Этого только не хватало!

— Она может заниматься бэбиситингом. В Париже многие студентки так подрабатывают. Всякая работа сгодится, — заметил Габриель. — И не изображай ты из себя латиноамериканского буржуа, тоже мне мачист нашелся. Сходи к психоаналитику. И все станет на свои места.

Плинио послушался совета Габо, и все действительно постепенно утряслось. Марвель и Плинио остались жить и работать в Париже. Марвель не захотела поселиться в квартире Габо, и, после того как оба нашли работу, они сняли маленькую комнатку.

Кармен Балсельс, чувствуя, что на ее подопечного пал крупный выигрыш в лотерее жизни, старалась выжать из ситуации все, что было возможно, часто не обращая внимания на протесты Габриеля. С ее «легкой руки» рецензии, отзывы, статьи шли непрерывным потоком, и не только в Испании, а многочисленным интервью с писателем, которые она организовывала, и вовсе не было конца. Писатель порой сердился на нее, но в целом был доволен своим агентом.

В марте 1970 года Балсельс договорилась с барселонским издательством «Тускетс» и выпустила отдельной книжечкой репортаж Гарсия Маркеса «Рассказ не утонувшего в открытом море», который пятнадцать лет назад имел шумный успех в Колумбии. Эта журналистская работа очень скоро стала наиболее читаемым произведением Гарсия Маркеса. За последующие двадцать пять лет эта книжка была издана во многих странах мира общим тиражом в десять миллионов экземпляров.

Однажды летом того же года после очередного выговора Гарсия Маркеса, который, несмотря на предварительную договоренность Балсельс, отказался давать интервью корреспонденту ведущего канала французского телевидения, предприимчивый литагент придумала очередной удачный ход.

Приблизительно в это время в Барселону переехал на жительство Варгас Льоса с семьей. Они поселились совсем рядом с домом Гарсия Маркеса. Кармен подала идею Марио, и тот с радостью согласился написать книгу о Гарсия Маркесе.

— Послушай, Габо, ты сердишься на Кармен, а она по кирпичикам строит для тебя Нобелевскую премию. — Марио и Габриель качались в мексиканских гамаках желтого цвета в саду у Гарсия Маркеса.

— Да брось ты! Мне этой премии не видать как своих ушей. Она что, и вправду на это надеется?

— Книга о тебе заставит их там, в Стокгольме, задуматься. Зернышко за зернышком курочка зоб набивает. У Кармен мало что срывается, если уж она что задумает. Разве не говорят: «Кто не желает победы, уже побежден»? А я почему стараюсь? Потому что ты мне друг. А теперь и родня. За последние полгода я переворошил кучу материала. Каждую неделю Балсельс подбрасывает новый. Ни строчки для себя не написал.

— Карахо, Марио, дорогой, я искренне тебе благодарен.

— Кстати, Габо, я переписал большую часть первой главы. И теперь она называется «Роман и его демоны». Она у меня с собой, я хочу тебе ее почитать. — Марио вылез из гамака, взял папку, которая лежала на столе, открыл и начал читать.

— Писать романы — значит бунтовать против действительности, против самого Господа Бога и его творения, которое есть реальная жизнь. Это попытка исправить, изменить или упразднить существующую реальность, заменить ее реальностью вымышленной, которую создает автор.

— Ну, так!

— Он диссидент: он создает иллюзорную жизнь, порождает мир из слов, поскольку не принимает мир реальный. Природа писательской сущности — это неудовлетворенность окружающей жизнью; каждый роман есть скрытое богоборчество, символическое уничтожение действительности.

— Точно! Причины этого бунта, источники потребности писать могут быть разные, но природа их едина — неудовлетворенность окружающим миром.

В этот момент в соседнем дворе прозвучал выстрел, и Габриель умолк.

— Были ли его родители с ним чересчур снисходительны или слишком строги, познал ли он любовь слишком рано или слишком поздно, а возможно, и совсем не познал, обходилась ли с ним жизнь очень хорошо или очень плохо, был ли он слабым человеком или волевым, добродетельным или эгоистичным. — Марио продолжал читать, словно не слышал выстрела. — В какой-то момент этот человек — мужчина или женщина — чувствует, что он не может принять жизнь такой, какой ее принимают общество, время, семья, и вступает в разногласие с миром.