Александр Бобров - Олесь Бузина. Расстрелянная правда

Но все это осталось прекраснодушными пожеланиями! «Культурні громадяни» не грабили чужие дома, а некультурные не читали газет, где публиковались подобные «вопли». Мой дед Григорий Бузина 1902 года рождения вспоминал, как некоторые его односельчане разносили по частям панскую усадьбу. Один из них пьяным забрался на крышу и стал отдирать кровельное железо, но свалился и расшибся насмерть. Это была первая «жертва революции» в селе. Причем, добровольная. Вряд ли этот мародер из Полтавской губернии слышал ленинское: «Грабь награбленное!» Вообще же те времена дед характеризовал краткой, но емкой фразой: «Тоді людину вбити було раз плюнути». Сам он не желал ни грабить, ни убивать, а потому любил мне рассказывать, как в 17 лет дезертировал из Красной Армии.

Великие исторические события всегда сказываются на коммунальном хозяйстве. Попытки сделать мир справедливее почему-то всегда оборачиваются грязью на улицах и в уборных. Справедливости ради, нужно сказать, что Киев стал «сдавать» уже до революции. Мировая война и наплыв мобилизованных потихоньку превратила красивый город в помойку. Студент Университета св. Владимира Анатолий Полетика – потомок известного малороссийского дворянского рода – так описывает свои впечатления от Киева уже 1916 года: «Этот старый, красивый и чистый город нельзя было узнать: засоренные мусором улицы, переполненные вагоны трамваев (число «больных» вагонов все время росло и чинить их становилось все труднее и труднее), тусклое освещение улиц, особенно на окраинах, очереди у лавок и булочных и дороговизна. Мне скоро пришлось убедиться в том, что моей стипендии в 25 рублей в месяц (зимой 1914–1915 гг. этой суммы было бы вполне достаточно на мою жизнь) теперь хватает всего на две недели, даже при наличии привезенных мною из Конотопа продуктов».

С началом революции стало еще хуже. Лето 1917-го запомнилось в Киеве как время бесконечных массовых акций. «Митинг был сплошным, – вспоминает Полетика. – Он начинался с раннего утра и продолжался до поздней ночи. Ораторы один за другим поднимались на трибуну – это обычно была скамейка, стол, подножие памятника: памятники Николая I и Александра II прекрасно пригодились для этой цели. Но свободы слова, провозглашенной Временным правительством, все же не получилось. Солдаты, толпившиеся на этом перманентном всероссийском митинге, слушали только то, что им хотелось слушать, а именно скорейший мир во что бы то ни стало и раздел помещичьих земель. Ораторов, призывавших продолжать войну для защиты свободы и демократии в России против германского империализма или говоривших о необходимости созыва Учредительного собрания и компенсации, хотя бы частичной, помещикам за конфискацию земли, встречали криками «долой» и сгоняли с трибуны».

Толпы разложившихся нижних чинов заплевали семечками все мостовые и загадили киевский вокзал. Отмоют его только весной 1918 года, когда в город войдут немцы и наведут идеальную чистоту. Оккупанты собрали на вокзал несколько десятков баб и заставили его отдраить с мылом. Обалдевшим от революционной «свободы» коренным киевлянам это казалось настоящим чудом. Как ни странно, но именно германское нашествие оказалось в памяти киевлян самым приятным временем, по сравнению с властью петлюровцев или красных.

В массовом сознании киевский 1918 год запомнился благодаря «Белой гвардии» Булгакова. А вот предшествующие события остались белым пятном. Обычный читатель даже не представляет, что происходило в Киеве во время Февральской и Октябрьской революций. Так получилось, потому что в это время в городе физически отсутствовали писатели, которые составляют его наибольшую гордость. Доктор Булгаков на протяжении 1917-го служил в больнице захолустной Вязьмы, где постепенно погрязал в пучине наркомании. А Константин Паустовский, оставивший увлекательные воспоминания «Далекие годы» и «Начало неведомого века», находился в Москве и вернулся в Киев только в начале 1918-го. Воспоминания Михаила Грушевского прерываются как раз на осени 1917-го. А отличные мемуары журналиста и одновременно министра Центральной Рады Николая Ковалевского до сих пор не изданы в Украине и широкой публике не известны. Их австрийское издание 1960-го года является библиографической редкостью. Отсутствовал в Киеве и будущий гетман Скоропадский, в это время находившийся на фронте. Одним словом, революции в нашем городе не повезло – для нее просто не нашлось подходящих летописцев. Ведь важны не только великие дела, но и великие художники для запечатления в веках. Кто бы помнил о походе неудачливого князя Игоря на половцев, не окажись в его дружине замечательный поэт?

Как Петлюра за канализацию воевал

А ведь великого и смешного хватало. Какой замечательный материал пропадает! Взять хотя бы так называемое Январское восстание в Киеве, вылившееся в битву между большевиками и петлюровцами за завод «Арсенал» и… городскую канализацию. Сколько дерьма и крови ждет своего художественного воплощения! В начале XX века назвать Киев украинским можно только условно. Большинство жителей города считало себя либо великорусами, либо малороссами – представителями двух ветвей единого русского народа. Фраза из летописи: «Киев – мать городов русских» была не историей, а действительностью. В 1917 году разделение внутри этой группы произошло не по этническому, а по классовому признаку. Рабочие поддерживали большевиков. Интеллигенция, буржуазия и дворянство стояли за белую «единую и неделимую Россию».

Значительную часть киевлян составляли поляки, остававшиеся тут еще со времен Речи Посполитой. И, естественно, очень мощной и многочисленной группой была еврейская община. Состоятельная ее часть держалась от революции в сторонке, выжидая лучших времен, а малоимущий, но горючий и преимущественно вкусивший образования элемент бросится в революцию, поставляя кадры для партработников и чекистов. Дора Иткинд, Яков Гамарник, Александр Горвиц, Исаак Крейсберг – имена вождей киевского Январского восстания говорят сами за себя.

По сути, украинцы в 600-тысячном городе были в меньшинстве. Центральную Раду поддерживали только некоторые военные части. Как известно, под те же Круты отправилось только 118 студентов и гимназистов – преимущественно из Кирилло-Мефодиевской гимназии и Украинского Народного университета. А где же остальные? Где студенты Политехнического института, Университета св. Владимира – крупнейших киевских учебных заведений? Где старшеклассники более чем тридцати казенных и частных гимназий? Где не меньше десяти тысяч бывших царских офицеров, находившихся на тот момент в городе?