Анатолий Левандовский - Кавалер Сен-Жюст

Сен-Жюст посмотрел на друга с изумлением.

— Одно время этот альбинос зачастил к Дюпле. Думаешь почему?

— Влюбился в Элизу?

— Не угадал.

— В Элеонору?

— Так же холодно.

— Уж не в гражданку ли Дюпле?

— Честный столяр отрезал бы ему уши. Нет.

— Кажется, перебрал всех.

— Эх ты, отгадчик… Он был влюблен в мою сестру.

— В Шарлотту?

— Другой сестры у меня нет.

— Врешь… Не может быть… — И Сен-Жюст вдруг залился неудержимым хохотом. Робеспьер вторил ему.

— Уморил, — наконец остановился Сен-Жюст. — Ну рассказывай.

— А что рассказывать? Стал бывать у нас, засиживался… Она млела… Одним словом, вскружил голову бедной девушке. И однажды Шарлотта попросила моего благословения.

— И ты?

— Я дал. А потом он уехал в Лион, где скомпрометировал наше дело. И, естественно, все распалось.

— Бедная Шарлотта.

— Она родилась в рубашке. Представляю, каково бы ей было с этой медузой… Ты ведь понимаешь, он затеял сватовство, пытаясь найти путь ко мне. Не удалось. Что же теперь ему осталось? Вот он и нашептывает сегодня одному, завтра другому: «Ты в проскрипционном списке Робеспьера».

— Послушай, а если говорить серьезно, есть такой список?

— Конечно нет, — возмущенно ответил Робеспьер.

— Так не худо бы составить. Ведь ты пунктуален и любишь порядок во всем; есть же у тебя список «проверенных патриотов», — надо иметь и список «проверенных врагов».

— Ты язва; однако невольно напомнил об одной любопытной истории с Барером, она касается списков. Тебе известно, что он держит дом терпимости в Клиши, где обменивается девками со своими компаньонами? Там бывают Дюпен, Вулан, Вадье…

— Я знаю все это.

— А я, представь, не знал. Но когда узнал, не выдержал. Двадцать первого мессидора в Клубе, взяв под обстрел Комитет Вадье, я ударил и по Бареру, не называя его имени… Он был председателем в тот вечер. Скис совершенно и ушел до конца заседания… Вилат, который ушел вместе с ним, потом сообщил мне кое-какие подробности. Он рассказал, что в Комитете, куда они зашли, Барер рухнул в кресло и пробормотал: «Я ненавижу людей. Если бы мне дали пистолет… Теперь я признаю лишь бога и природу…»

— Ты приведешь его к нравственной жизни. Но где же соль?

— Как обычно, в конце. По словам Вилата, якобы спросившего: «Какой смысл ему тебя атаковать?», Барер ответил: «Этот Робеспьер ненасытен, он требует новых жертв; если бы речь шла только о Тюрио, Гюффруа, Ровере, Лекуантре, Панисе, Камбоне, Менестье, мы бы согласились; требуй он сверх того Тальена, Бурдона из Уазы, Лежандра, Фрерона — в добрый час; но Дюваль, но Адуен, но Леонар Бурдон, Вадье, Вулан — в этом невозможно ему уступить».

— Ты называл ему эти фамилии?

— Никогда в жизни.

— Превосходно. Значит, он понимает все сам, да и не он один. Если добавить к названным именам Фуше, то списочек получится точный… И с большей частью помещенных в нем они уже согласны разделаться… Ты сообщил мне очень важные факты. Итак, вспомним альтернативу, которую мы наметили во время одной из наших встреч: действовать на Конвент через Комитет либо на Комитет через Конвент. В тот раз ты уверял, что число негодяев в Конвенте невелико; я усомнился в этом и, как показало твое же расследование, был прав; список Барера подтверждает это. Но здесь есть еще аспект, — пожалуй, самый важный. Ведь твой прериальский закон имел целью уничтожить прежде всего теплую компанию в Конвенте?

— Допустим.

— Но ее можно уничтожить лишь в том случае, если этого пожелает правительство, в первую очередь, наш Комитет. Ибо речь идет о депутатах Конвента, которых может дезавуировать и арестовать только Комитет общественного спасения.

— Ты прав.

— Но в Комитете мы в меньшинстве, остальные же либо равнодушные, либо интриганы, либо враги. А если так, значит, закон двадцать второго прериаля на пользу революции действовать не может: враги используют интриганов, жмут на равнодушных и вместо того, чтобы уничтожать преступников, уничтожают невинных — простых людей, санкюлотов, вину же за это возлагают на тебя, на автора закона. Наши шансы идут на убыль, пока не опустятся до нуля.

— Что же ты предлагаешь? — спросил Робеспьер.

— Дополнить и уточнить твой план.

— И чем же план Сен-Жюста будет отличаться от плана Робеспьера?

— Повторяю, он останется тем же, но с учетом кое-каких деталей. После того, что мы только что выяснили, наметился единственный реальный выход: необходимо поладить с комитетами. И добиться, чтобы они пошли на уничтожение оппозиции в Конвенте. Если это произойдет, закон сработает, депутаты-изменники погибнут, а уж после этого, опираясь на обновленный Конвент, можно будет взяться и за комитеты.

— Но каким же образом мы можем «поладить» с комитетами?

— Прикинем. Нас трое: ты, я и Кутон. Полностью непримиримые в нашем Комитете лишь двое: Бийо и Колло. Жанбон Сен-Андре нам не враг; Ленде, Карно и оба Приера, умеренные, пойдут на переговоры и могут быть привлечены. Что касается Барера, то рассказанная тобою история о списке вполне выявляет его позицию: если нам удастся объединиться с пятью, он, всегда идущий за большинством, обязательно будет с нами. В таком случае двое непримиримых окажутся изолированными. И тогда головы депутатов-предателей падут. Таков общий план. Не думаю, что его так уж легко провести в жизнь: наверняка встретятся препятствия, прежде всего с Комитетом общей безопасности. Но это наш единственный шанс; используем его — победим, упустим — погибнем.

Робеспьер с сомнением посмотрел на друга.

— С чего же ты предлагаешь начать?

— На четвертое термидора созовем оба Комитета. Ты прибудешь как ни в чем не бывало. Поддерживай меня, чтó бы я ни говорил. Всеми силами избегай углубления конфликта. Остальное предоставь мне.

Робеспьер утвердительно кивнул, но тень сомнения с его лица не исчезла.

34

Они собрались к вечеру, рассчитывая на всю ночь, оба Комитета в полном составе; явился и Робеспьер, вызванный особым решением. Все смотрят друг на друга, словно впервые встретились. Что-то подсказывает им: предстоят необыкновенный вечер и необыкновенная ночь, сулящие, быть может, начало новой эры; но каждый чувствует себя одиноким, находящимся под смертельной угрозой и вынужден собрать все силы духа, чтобы защитить и обезопасить себя. Это понимает Сен-Жюст. Выступление его готово, но он хочет дать высказаться им, чтобы схватить направление разговора и уловить степень враждебности; однако это понимают и они и тоже не спешат; молчание нависает, как дамоклов меч.