Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

«Я могу пройти незаметно по любому лесу, слиться с камнем, с травой. Я мог бы бежать. Но я никогда не бросил бы Россию. Только здесь и жить, и умереть».

А знаменитый оперный певец Фёдор Иванович Шаляпин решил всё же за границу съездить. На гастроли. И его поездка была вынесена на обсуждение в Кремле – там 31 мая на очередное заседание политбюро собрались Ленин, Зиновьев, Молотов, Бухарин, Калинин, Петровский и Томский. Двадцать первым пунктом повестки дня значилось:

«Слушали:

21. Об отпуске Шаляпина за границу.

Постановили:

21. Отпустить Шаляпина за границу».

То есть к Шаляпину вожди большевиков отнеслись благосклонно.

А молва о грандиозном спектакле «Мистерия-буфф» тем временем уже разносилась по всей Москве.

Актриса Мария Фёдоровна Суханова:

«Как будто бомба разорвалась. Столько было толков, шума, самых разноречивых мнений по поводу спектакля. И всё же он имел колоссальный успех – это был подлинно новый, революционный, народный спектакль. Он заражал бодростью, мужеством, звучал протестом против старого, дерзаниями будущего».

Журнал «Вестник работников искусств»:

«И те овации, которые в день Первого мая были устроены публикой – пролетариатом – режиссёру Мейерхольду, автору Маяковскому, актёрам, рабочим, художникам, были вполне заслужены».

Побывавший на премьере писатель Дмитрий Андреевич Фурманов высказал свои впечатления в «Московских письмах», напечатанных 16 июня 1921 года в газете «Рабочий край» (Иваново-Вознесенск):

«В той постановке, которую дал ей Мейерхольд, она величественна, грандиозна, свежа и нова. Вы видите здесь, на сцене, и землю, и ад с чертями, рай с ангелами, видите, как рабочие побеждают разруху, мчатся с тачками, куют с молотом, гремят станками».

Затем Фурманов переходил к рассказу о том, какое содержание открывается зрителю под этой «величественной» и «свежей» формой. Речь сразу пошла о том, что драматургу по-существу нечего сказать, да и писательским мастерством он не владеет:

«Сама по себе пьеса довольно сумбурна, слабо отделана художественно, имеет массу технических дефектов…

Но совершенная новизна постановки сглаживает массу из этой массищи дефектов. Сцена без занавеса: тут нет никаких тайн, игра и сцена так же обнажены, как сама жизнь. Отдельные части декорации выходят за пределы сцены и раскинуты в ложах почти среди публики; этим достигается впечатление единства между сценой и зрительным залом. Рампы нет, артист слит с залом непосредственно».

Журнал «Вестник работников искусств» как бы продолжал рассказ Фурманова:

«Актёры приходят и уходят на площадку-сцену. Рабочие тут же, на глазах зрителя, переставляют, складывают, разбирают, собирают, приколачивают, уносят, приносят.

Тут же автор и режиссёр».

Дмитрий Фурманов:

«Это новая форма постановки, такая непривычная и неуклюжая, не нравится пока безусловному большинству, но захватывает, интересует она, безусловно, всех, кто близок к миру искусства. Здесь нет отделки, отшлифовки, внешней лакировки, – наоборот, здесь поражает вас крайняя неотделанность и элементарная простота, граничащая с грубостью, и грубость, граничащая с вульгарностью. Здесь много силы, крепкой силы, горячей веры и безудержного рвения. Это новый театр – театр бурной революционной эпохи, его родина – не тишина Вишнёвого сада, а грозы и вихри гражданской войны».

Когда читаешь Фурманова, который говорит о «простоте, граничащей с грубостью» и о «грубости, граничащей с вульгарностью», то сразу вспоминается Мережковский, предупреждавший россиян о том, что придёт вульгарный, грубый Хам и ввергнет страну в «грозы и вихри гражданской войны».

«Мистерия» и «Пугачёв»

Александр Февральский:

««Мистерия» производила на зрителей огромное впечатление. Я был на нескольких представлениях, и это ощущалось каждый раз. Помню, что иной раз приходилось поражаться новому куску текста, новой остроте, не известным ни по пьесе, ни по предыдущему представлению, – то были вставки на актуальные темы, которыми Маяковский время от времени обновлял спектакль».

Мария Суханова:

«Помню однажды, уходя со спектакля „Мистерии“, – нас было трое или четверо – мы затянули на мотив из „Травиаты“ песню чертей (так она пелась и в спектакле):

– Мы черти, мы черти, мы черти, мы черти!

И вдруг мощный голос покрыл наши голоса:

– На вертеле грешников вертим…

И мы вместе с ним допели:

– Попов разогнали, мешочников в ризе:теперь и у нас продовольственный кризис.

Это был Маяковский. Он подошёл к нам и сказал:

– Ну, черти голодные, я уж что-нибудь приволоку вам, раз у вас продовольственный кризис.

И на следующий спектакль он принёс нам большую связку баранок».

Анатолий Луначарский:

«В целом спектакль оставляет впечатление интересное… Много коммунистического… Много волнующего и хорошо смешного… В конце-концов всё-таки один из лучших спектаклей в этом сезоне».

А вагон Григория Колобова в это время пересёк европейскую часть страны и 21 мая достиг города Ташкента. Сергей Есенин и Яков Блюмкин оказались в столице Туркестанской автономной республики, входившей в состав РСФСР.

Были новости и у наркома по просвещению Анатолия Луначарского – он получил из-за границы письмо от Айседоры Дункан. Знаменитая танцовщица писала:

«Я устала от буржуазного, коммерческого искусства… Я хочу танцевать для масс, для рабочих людей, которым нужно моё искусство и у которых никогда не было денег, чтобы посмотреть на меня».

Ознакомившись с этим посланием, нарком на заседании правительства поставил вопрос: а не пригласить ли танцовщицу в страну Советов? Многие стали возражать: дескать, не время – страна переживет тяжёлые годы. Но глава Совнаркома Ленин настоял на том, чтобы вопрос был решён положительно. И Луначарский послал Дункан телеграмму, в которой официально приглашал её в Советскую Россию.

Айседора Дункан рассказала об этом так (в книге «Моя жизнь»):

«Весной 1921 года я получила следующую телеграмму от Советского правительства: „Русское правительство единственное, которое может понять вас. Приезжайте к нам. Мы создадим вашу школу“.

Откуда пришло это сообщение? Из ада? Нет – но из ближайшего от него места, которое для Европы заменяло собою ад, – от Советского правительства, из Москвы. Я ответила: «Да, я приеду в Росиию и стану обучать ваших детей при единственном условии, что вы предоставите мне студию и всё, что необходимо для работы». Я получила утвердительный ответ…»