Александр Нильский - Закулисная хроника

— А, это вы у нас всех уток перестреляли?

— Каких уток? — удивился я. — Вот единственный раз в жизни вздумал поохотиться на воробья, да и то промахнулся.

— Сделай милость, не ври… От нас не увернешься… Мы тебя нашему барину доставим, а уж ты ему как угодно Лазаря пой…

— Какому барину?

— Здешнему помещику.

— Да вы братцы, с ума сошли. Я вовсе не охотился, я тут у мельника нахожусь с своим больным товарищем.

— Не ты, так твои товарищи сейчас здесь были… Только нам это все единственно, не будем сами пред господином ответ держать. Иди сам ответствовать.

Вижу, что от них не отвязаться.

— Пойдемте, говорю, Е мельнику. Там товарищ, без него я пойти не могу.

Мужики согласились.

Являюсь к Бурдину и рассказываю ему происшествие.

— Ну, это вздор! — сказал Бурдин и, обращаясь к мужикам, спросил: — что вам нужно за ваших уток?

— Ничего, потому что утки господские, а не наши…

О «задержке охотников» узнали в ближайшей деревне. К мельнице явилась целая орава крестьян, баб и ребятишек. Начались толки, суждения, угрожающие превратиться в скандал. Чтобы все это прикончить, Бурдин поднялся со скамейки и сказал:

— Где ваш помещик? Ведите нас к нему… Я с ним сам переговорю…

— Микита, давай веревок! — крикнул один из мужиков мельнику.

Каких веревок? Зачем? — всполошились мы.

— Знаем вашего брата! С дороги-то тягу дадите, али пристрелить нас пригрозите.

— Экие вы дураки! Вот вам мое ружье, несите его сами.

— Нет, это не модель… Ежели без веревок, то под арестом…

— Как это под арестом?

— А так, что вас на телегу усадим, а сами мы толпой кругом вас пойдем.

— Ну, ладно, везите нас под арестом!

Усадили в тряскую телегу и повезли под конвоем десятерых крестьян.

Въехали, наконец, в усадьбу. Остановили нас у ворот и пошли докладывать помещику об «арестантах». Тот приказал привести нас к нему на балкон, где он сидел с женой и пил чай.

Нас привели. Помещик (молодой офицер) строго оглядел нас с ног до головы и грубо крикнул:

— Кто вам позволил чужую птицу стрелять! На чужих владениях хищничеством заниматься!

— Позвольте…

— Ничего я вам не позволю! Как вам не стыдно! Знаете ли вы, что ваши действия подлежат к категории покраж?

— Этого я не знаю, — в свою очередь закричал Бурдин, — а знаете ли вы, с кем вы таким грубым и неприличным тоном разговариваете? Мы — артисты императорских с. — петербургских театров, в вашем имении оказались совершенно случайно и к довершению всего нм одной птицы у вас не убили.

Офицер смягчился.

— А кто же убил моих уток? Эй вы! — крикнул он мужикам. — Видели вы, как они стреляли?

— Видеть не видели, а только, должно быть, их товарищи баловали. Тех мы изымать не смогли.

— Позвольте предложить вам стоимость ваших уток, — сказал Бурдин: — чтобы вы действительно не подумали, что мы имели какую-нибудь корыстную цель, проходя вашими владениями с ружьем за плечами.

— Денег не возьму, но уток вы должны мне возвратить, если ваши товарищи не сделают этого.

Мы пообещались прислать к нему живых уток из Бежецка. От помещика мы вышли уже без конвоя и наняли ту же самую телегу до города.

В Бежецкой почтовой станции мы встретили Васильева и юношу охотника и рассказали им о своих злоключениях. Они в ответ расхохотались и показали нам груду настрелянных уток.

— Как вам не стыдно! — укоризненно произнес Бурдин.

— Так и надо этому скареду! — сказал юный охотник. — Это такой грубый и деспотичный помещик, что мы на возвратном пути с Василием Гавриловичем всех последних уток у него добьем.

— Смотрите, чтоб не было неприятности…

— Утечем, — беззаботно произнес юноша и опять расхохотался.

Мы велели заложить нам три тарантаса. Два для нас — в Рыбинск и один для Васильева с юношей в Тверь. Затем мы дружески распрощались и разъехались в разные стороны.

В первом тарантасе уместился я с Бурдиным, во втором его лакей Иван Иванович, очень комический и типичный слуга старых крепостных времен. Держал себя он очень степенно, говорил серьезно, обдуманно и не без поползновения на авторитет. Бурдин был почти неразлучен с ним. Вместе с Иваном Ивановичем находились в тарантасе — любимая собака Федора Алексеевича «Бекаска», которая все время пути вела себя довольно беспокойно, и два огромных сундука с платьем. Дорогой мы часто останавливались. В каждую остановку Бурдин, как заботливый барин, подходил к своему «багажному» тарантасу и осведомлялся у слуги:

— Хорошо ли? Спокойно ли?

Иван Иванович, несмотря на все неудобство близкого соседства громоздких сундуков и собаки, покорно отвечал:

— Ничего-с! Только вот им (Бекаске) как будто не по себе.

Этот ответ смешил Бурдина, и, кажется, больше ради него он часто приостанавливался и выходил из тарантаса к Ивану Ивановичу.

Подъезжая к Рыбинску, Федор Алексеевич повел со мной деловой разговор.

— Имейте в виду, пожалуйста, что мы простые путешественники, а не странствующие гастролеры.

— Почему?

— Этого требует политика. Не следует показывать вида антрепренеру, что мы приехали играть. Он станет нас эксплоатировать. Гораздо лучше, если мы объявим себя «проезжими». Тогда наверное он будет упрашивать нас принять участие в его спектаклях, и уж в таком случае мы себя не продешевим. Во всем этом я очень опытен, почему вы должны беспрекословно подчиняться всем моим решениям, а главное не вмешиваться в переговоры.

Я согласился.

— С антрепренерами нужно уметь держать ухо востро, — продолжал Бурдин. — Это такой хитрый и ехидный элемент человечества, что в обращении с ними нужно быть очень понаторевшим и ловким, иначе обойдут. Вот посмотрите, как я поведу дела. Обставлю Смирнова [52] в лучшем виде. У меня такой план в голове сложился, что мы сорвем с него такую цифру, о которой вы и мечтать не смеете.

Достигли наконец Рыбинска. Красивый, большой торговый город произвел на меня лучшее впечатление, нежели Тверь, не говоря уже о Бежецке. Будучи впервые в провинции, я с особенным любопытством вглядывался во все окружающее и приходил в искренний восторг от волжских картин. Хлебная набережная, полная кипучей жизни и безостановочной деятельности, в разгаре сезона была положительно живописна и привлекательна. Теперь, благодаря железнодорожной сети, широко раскинувшейся по отечеству, торговое значение Рыбинска не то, что было в прежние годы, но, все-таки, и теперь этот город не утрачивает своей прелести в летнюю пору и по прежнему приковывает к себе внимание каждого туриста.