Максим Капитановский - Во всём виноваты «Битлз»

Очень быстро качество ночной работы перешло в количество. Денег. Я приезжал домой в шесть-семь утра, бросал деньги в полиэтиленовом мешке в угол и, не раздеваясь, валился спать до двух. А в шесть снова ехал на работу. Моя тогдашняя жена расцвела и писала мне письма самого любовного содержания. Я отделывался мужественными короткими записками. Виделись мы с ней только тогда, когда она привозила к нам в ресторан каких-нибудь знакомых с работы или иностранцев. Все её очень уважали и боялись — ну как же: жена самого барабанщика из «Старого замка». Какое-то время это звучало довольно гордо.

Так или иначе, ресторан по популярности и проходимости стал постепенно затмевать Мавзолей. И в основном — благодаря многочисленным профессиональным талантам Гриши Вишельского. Чего стоило, например, его тончайшее чутьё на момент, когда следовало объявить «операцию чехол»! Небольшая ошибка в пять минут в ту или иную сторону влекла за собой денежный провал вечера. Однажды в отсутствие Григория где-то в час ночи поток заказов стал иссякать, и я тихонько провозгласил в пространство: «Чехол!» Басист Петя послушно выключил бас, накинул на усилители полиэтиленовую плёнку и изрёк в микрофон: «К сожалению на этом, дорогие друзья, наша официальная программа заканчивается, но музыканты ещё не устали. До будущих встреч!» Я не вылезал из-за барабанов, ожидая, что, как всегда, подгребут два-три не натанцевавшихся ещё орла и будут совать деньги за восьмой повтор «Лашатемикантаре». Но никто не спешил добавить нам благосостояния, а скоро вообще почти весь зал поскучнел, рассчитался и ушёл. В два я, как последний додик, был уже дома и чуть не застал ещё бодрствующую жену. Пришлось двадцать минут курить на лестнице. У Гриши же проколов с «чехлом» не бывало никогда. Как он угадывал нужный момент, я не знаю, но он угадывал безошибочно. Видимо, не зря при делёжке парноса он получал полтора пая и не зря руководителем был именно он, а не какой-нибудь там я. Больше с «чехлом» никто не экспериментировал, доверились Грише, тем более что эта тема была далеко не единственным его талантом. Стоило в зале появиться хотя бы одному представителю кавказских или среднеазиатских республик, как Гриша тут же делал стойку и в течение ближайших пятнадцати минут раскручивал несчастного по полной программе. Делал он это при помощи медовых речей с разумным включением нескольких слов на родном языке присутствующего, национальность которого он опять же безошибочно и мгновенно определял. Гриша легонько касался природного благородства и гостеприимства коренного населения, а также необозримости просторов полей, цветущих долин (гор) солнечной Грузии (Армении, Азербайджании, Узбекистании и т. д.), после чего рассыпался в комплиментах толстой блондинистой даме посетителя и насильственным образом дарил ей какую-нибудь «замечательную» песню. Если же кавказско-азиатских столов в зале оказывалось больше одного, то через пять секунд Гришка организовывал такой конкурс национального искусства, что у других клиентов шансов послушать что-нибудь кроме «Сулико» или «Ов сирун, сирун» не оставалось никаких.

Однажды после заезда сборной Кавказа по гребле, чей автобус, на их беду, завернул к нам поужинать, я обставил свою квартиру новой мебелью. Долго думал насчёт кухни и поддался-таки искушению — заказал дровяную, «а-ля рюс» — с неподъёмным дубовым столом и табуретками такой массивности, что на них хотелось рубить головы каким-нибудь стрельцам. Стоила кухня как три югославских гарнитура «Сабрина».

Как-то жена написала мне: «Повадились соседи за спичками. Спрашивают, сколько стоит кухня. Глаза у них нехорошие». Я ответил: «Купи топор и говори, что муж сам срубил». Через два дня она написала: «Они спрашивают, почему муж такой худой и с синяками под глазами. Где работает?». Я ответил: «Скажи, что физик-ядерщик, облучённый». С тех пор весь дом меня жалел, а иногда приносили цветы и чего-нибудь поесть, но машину покупать я всё ещё боялся.

А ресторан набирал обороты. Единственное, что в невыгодную сторону отличало «Замок» от той же «Руси» — это отсутствие какой-никакой лёгкой безвредной стрельбы. Мы даже всерьёз собирались при помощи Марика организовать маленькую рекламную пальбу без последствий, но тот же Гриша обозвал всех козлами и велел каждому участнику коллектива, включая Марика, не городить огороды, а просто по секрету рассказать своим жёнам и подругам некую историю. Якобы на днях в «Замке» одна красивая тёлка ранила из пистолета другую тоже хорошо прикинутую тёлку из-за красавца музыканта того же кабака. Не сразу, но так все и сделали. Я написал жене пространное письмо, как бороться с соседями, в конце невзначай упомянув, что у нас произошла бабская стрельба. Из-за басиста Петьки. На самом деле он был не красавец, а угловатый невнятный парень, которого держали только за то, что в песне «Лебединая верность» после слов «на землю упал» он ломко падал у микрофона, гениально изображая оставшегося без подруги матёрого гуся-лебедя.

Положив записку на холодильник, я увидел там свежее письмо для меня. В нём с холодным неженским сарказмом и в отточенных выражениях любимая сдержанно пеняла мне на потерю совести и такта и на наличие трёх любовниц, перестрелявших друг друга из-за такого куска говна, как я. Это ей, мол, Верка (та ещё гнида) — подруга гитариста Сахи — звонила.

Как бы то ни было, через неделю Москва переполнилась слухами о том, что у нас какие-то вооружённые иностранцы завалили шестерых ментов в штатском в борьбе за единственное оставшееся к ночи фирменное блюдо с башней из хрустящих хлебцев. Рейтинг кабака взлетел до небес.

Репа закончилась около пяти — «Палома бланка» зазвучала на три порядка лучше оригинала, ресторан открыли для посетителей, и мы отправились на кухню отобедать чем повар послал. Ребята уселись за стол около буфета, прямо напротив коридорного крана, из которого по дороге от буфетного раздаточного окна в зал официанты добавляли в водочные графинчики воду. Само собой, что вместо заказанной «Столичной» шёл «коленвал». Месяц назад произошёл дичайший скандал: выяснилось, что буфетчица разбавляет водку. Официанты проявили редкую сплочённость, выступили единым фронтом и быстро доказали директору, что дважды разбавленный любимый клиентами напиток может бросить тень не на что-нибудь, а на безупречную пока репутацию ресторана. Тенгиз, хотя и держал Нинку в любовницах, всё-таки прогнулся и под давлением общественного мнения коллектива уволил её по своему собственному желанию. Приняли Наталью Алексанну — мать официанта Никиты. Решение было мудрое по двум причинам — во-первых, будучи женщиной пожилой и непривлекательной, Наталья ничьей любовницей стать не могла и от работы не отвлекала, а во-вторых, материнские чувства, по идее, не должны были позволить ей лишать сынка законного заработка на водке и тем гадить ему и его корпоративным дружкам. Так оно и обернулось: новая буфетчица стала бодяжить вино.