Генри Моргентау - Трагедия армянского народа. История посла Моргентау

– Я прожил в Турции большую часть жизни, – сказал он мне, – и знаю армян. Я также знаю, что армяне и турки не могут жить вместе в одной стране. Одному из этих народов придется уйти. И я не виню турок за то, что они делают с армянами. Полагаю, их действия полностью оправданны. Тот, кто слабее, должен уступить. Армяне желают разделить Турцию на части; они выступают против Турции и Германии в этой войне, поэтому у них нет права на существование здесь. Я думаю, Вангенхайм зашел слишком далеко, выразив протест, по крайней мере, я бы так не поступил.

Услышав такие речи, я ужаснулся, но Хуман продолжил оскорблять армянский народ и выгораживать турок, освобождая их от любой ответственности.

– Вопрос в безопасности, – объяснил он. – Турки должны защищаться, и с этой точки зрения их действия вполне оправданны. Мы же нашли в Кадикее семь тысяч стволов, принадлежавших армянам. Сначала Энвер хотел обращаться с армянами весьма умеренно и четыре месяца назад настаивал, чтобы им был дан еще один шанс продемонстрировать свою лояльность. Но после того, что они натворили в Ване, ему пришлось призвать армию, которая уже давно настаивала на защите тылов. Комитет принял решение о депортации, и Энвер неохотно согласился. Все армяне работают на уничтожение турецкой власти; единственное, что остается, – депортировать их. Энвер еще очень добросердечный человек, сам он не способен и мухи обидеть. Но когда речь идет о защите идей, в которые он верит, он действует решительно и бесстрашно. Более того, младотурки должны избавиться от армян хотя бы в порядке самозащиты. Комитет силен только в Константинополе и еще нескольких крупных городах. Во всех других местах люди в основном «старотурки», а все старые турки являются фанатиками. Существующее правительство не пользуется расположением старых турок, и комитет должен сделать все от него зависящее, чтобы защитить себя. Но не думайте, что вред будет причинен другим христианам. Любой турок легко найдет трех армян среди тысячи турок.

Хуман был не единственным влиятельным немцем, носившим подобные идеи. До меня стали доходить слухи из самых разных источников, что мое постоянное вмешательство в дела армян делает меня все более непопулярным среди немецких чиновников. Однажды ко мне с визитом прибыл советник Нейрат и показал только что полученную им из немецкого министерства иностранных дел телеграмму. В ней содержалась информация о том, что граф Крюи и граф Кромер говорили об армянах в палате лордов и, в своих речах возложив ответственность за массовые убийства на немцев, объявили, что располагают информацией от американского очевидца. В телеграмме также упоминалась статья в «Вестминстер газет», в которой говорится, что в некоторых местах немецкие консулы провоцируют нападения на армян и даже возглавляют их, также приводилось имя Реслера из Алеппо. Нейрат сказал, что правительство поручило ему получить опровержение этих обвинений от американского посла в Константинополе. Я отказался давать какие бы то ни было опровержения, сказав, что не считаю себя вправе официально решать, кто именно, Турция или Германия, виновна в преступлениях.

Тем не менее в дипломатических кругах широко распространилось убеждение, что американский посол ответственен за широкую огласку, которую геноцид армян получил в Европе и Соединенных Штатах. Могу уверенно заявить, что это мнение было правильным. В декабре мой сын, Генри Моргентау-младший, посетил Галлиполи, где его встретили немецкие офицеры во главе с генералом Лиманом фон Зандерсом. Он едва успел переступить порог немецкого штаба, как к нему подошел офицер и сказал:

– Ваш отец пишет в американских газетах очень интересные статьи по армянскому вопросу.

– Мой отец не пишет никаких статей, – ответил мой сын.

– То, что они подписаны не его именем, вовсе не значит, что он их не пишет, – заявил офицер.

Тут вмешался фон Зандерс.

– Ваш отец, – сказал он, – совершает большую ошибку, придавая гласности факты, касающиеся отношения турок к армянам. Это не его дело.

Поскольку разговоры такого рода на меня не действовали, немцы решили перейти к угрозам. В начале осени в Константинополь из Берлина прибыл доктор Носсиг. Доктор Носсиг был немецким евреем и прибыл в Турцию, очевидно, чтобы действовать против сионистов. После нескольких минут разговора с ним стало ясно, что это немецкий политический агент. Он посещал меня дважды: в первый раз его речи были весьма туманны, видимо, для начала он хотел просто познакомиться со мной и втереться в доверие. Во второй раз, порассуждав несколько минут о посторонних вещах, он перешел к делу. Придвинув стул поближе ко мне, он заговорил самым дружелюбным и доверительным тоном.

– Господин посол, – сказал он, – мы оба евреи, и я хотел бы поговорить с вами как еврей с евреем. Надеюсь, вы не почувствуете себя оскорбленным, если я позволю себе дать вам один маленький совет. Вы очень активно проявляете интерес к армянскому вопросу и, полагаю, просто не осознаете, насколько при этом становитесь непопулярным у местных властей. Полагаю, должен вас предупредить, что турецкое правительство намерено настаивать на вашем отзыве. Ваша защита армян бесполезна. Немцы не станут вмешиваться, а вы портите свою репутацию и рискуете карьерой.

– Вы даете мне этот совет, потому что искренне заботитесь о моей судьбе? – полюбопытствовал я.

– Конечно, – ответил он. – Все мы, евреи, гордимся тем, что вы сделали, и не хотели бы, чтобы ваша карьера закончилась бесславно.

– Тогда, – сказал я, – возвращайтесь обратно в немецкое посольство и передайте Вангенхайму мои слова: пусть продолжает добиваться моего отзыва. Если мне суждено стать мучеником, не представляю лучшего дела, ради которого стоит жертвовать. Скажу больше: я буду рад, если меня отзовут, и почту за высочайшую честь, если меня, еврея, отзовут за то, что я использовал все свое влияние, чтобы спасти тысячи христиан.

Доктор Носсиг покинул мой кабинет с большой поспешностью, и больше я его не видел. При следующей встрече с Энвером я не скрыл от него, что до меня дошли слухи о моем грядущем отзыве по настоянию оттоманского правительства. Он весьма эмоционально опроверг их.

– Мы никогда не возьмем на себя ответственность за такую нелепую ошибку, – с чувством сказал он.

И у меня не осталось ни малейших сомнений в том, что попытка запугать меня была предпринята немецким посольством.

Вангенхайм вернулся в Константинополь в начале октября. Я был потрясен происшедшей в нем переменой. В своем дневнике я записал, что он мне напомнил Вотана. Его лицо непрерывно подергивалось, правый глаз был закрыт черной повязкой, он казался нервным и угнетенным. Он сказал, что ему совсем не удалось отдохнуть, большую часть отпуска он провел в Берлине, занимаясь делами. Спустя несколько дней я встретил его на улице. Он сказал, что направляется в американское посольство, и мы вместе вернулись. Незадолго до этого Талаат сказал мне, что намерен депортировать всех армян, еще оставшихся в Турции, и это утверждение заставило меня обратиться с последней просьбой к единственному человеку в Константинополе, который обладал достаточным влиянием, чтобы остановить совершающиеся преступления. Я проводил Вангенхайма на второй этаж посольства, где мы остались одни и были уверены, что нам никто не помешает. Там мы больше часа сидели за столом и в последний раз обсуждали этот вопрос.