Самуил Киссин - Легкое бремя

58

Месть негра. Театральная жизнь. 1989. № 6. С. 20–21. Публикация и вступительная статья Д. Б. Волчека.

В машинописи (1907 г.) автор вычеркнул конец Пролога, от слов Негра: «Я обуреваем (барабанит, уходит):

«Занавес начинает спускаться. Голос из-за кулис:

— А моя роль? Дайте мне сказать мою роль!

Занавес медленно поднимается. Входит Усмиренный Хулиган. Он в черных лохмотьях и в новеньком черном картузе прусского фасона. Личность подозрительная и несколько рыжая.

Хулиган (неуверенно). Я хотел предупредить… Я хотел сказать, я должен предупредить… что еще не время… что еще час не про…

Голос Директора из-за кулис: Он все-таки пьян! Зачем выпустили пьяного? Давайте занавес!»

Ходасевич пишет о двух «диких» пьесах Муни. Написаны были три, из которых до нас дошла одна. Его понимание природы театра как обнажение сущностей в форме парадокса близко мыслям Бодлера о театре. В «Дневнике» Бодлер писал: «Мое мнение о театре. Всегда, и в детстве, и теперь, мне казалось самым прекрасным — люстра, этот чудный, светлый, кристаллический, сложный круглый и симметричный предмет.

Однако я не отрицаю окончательного значения драмы. Я желал бы, однако, чтобы актеры как можно выше поднимались на каблуках, надевали маски более яркие, чем человеческое лицо, чтоб они говорили в рупор; наконец, чтобы женские роли исполнялись мужчинами.

Тем не менее я всегда считал люстру главным актером, с какой бы стороны лорнет не глядел на нее» (С. 6).

Морозов Николай Александрович (1854–1946) — поэт, мемуарист, ученый. Участник организации «Земля и Воля», один из руководителей Исполнительного комитета «Народной воли». После покушения на Александра II, приговорен к пожизненному заключению. Провел в тюрьмах, Шлиссельбургской крепости около 17-ти лет. В тюрьме прошел курс богословия, занимался наукой. Освобожден революцией 1905 г.

В 1907 г. вышел сборник работ Николая Морозова «Откровение в грозе и буре: История возникновения Апокалипсиса».

59

Летом 190* года. Машинопись с правкой автора. Повесть написана в 1907–1908 гг. Рекомендуя ее Г. И. Чулкову, В. Ф. Ахрамович писал:

«Милый Георгий Иванович, привет из Москвы!

Одновременно с этим письмом посылаю Вам рукопись моего приятеля А. Беклемишева, которому хотелось бы знать именно Ваше отношение к его рассказу. Не посетуйте на меня за это комиссионерство и хотя бы из хорошего отношения ко мне (в него я почему-то верю!) прочтите этот небольшой рассказ.

Если “Летом 190* года” окажется на Ваш взгляд рассказом достойным, Вы “сунете” его куда-нибудь, так как приятель мой сейчас очень экстренно нуждается в деньгах.

Пока я связан словом и не могу раскрыть Вам псевдонима; скажу только, что А. Беклемишева, под иной кличкой, Вы немного знаете по “Перевалу”. Я считаю рассказ интересным: задуман “Голядкин наизнанку” прекрасно, а выписан грамотно — немного по-гамсуновски, но возможна ли современная проза без влияния Гамсуна?»

Письмо не датировано, но судя по упоминанию «Перевала», написано до осени 1908 г., когда стихи Муни и А. Беклемишева начали печататься в «Русской мысли».

Рыбак. В 1919 г. Ходасевич переложил сказку стихами, включив в первое издание книги «Путем зерна». Подробнее об этом см. в статье. В старике-рыбаке угадывается персонаж «Северной Симфонии» Андрея Белого: «добрый Аввушка», обитающий на райских блаженных островах по соседству с Петром и Господом, Адамом и Евой. «Положил на плечи тонкие удочки. В руки взял деревянное ведерце и побрел к себе.

Уж не слышалось его пение, и большой красный месяц выплывал из тумана». Герои с напряжением ждут рождения солнца, и камышовый отшельник шепчет, что ночь эта последняя: «Мы не умрем, но изменимся вскоре, во мгновение ока, лишь только взойдет солнце» (1904).

Благородные мустанги падают от усталости в пампасах… Апахи похищают белых девушек… — С м. стихотворение Ходасевича «За окном — ночные разговоры»:

Пусть опять селенья жгут апахи,Угоняя тучные стада,Пусть блестят в стремительном размахеТомогавки, копья и навахи, —Пусть опять прихлынут к сердцу страхи,Как в былые, детские года! (1916)

Н. А. Богомолов отметил близость отрывка Муни со стихотворением Ходасевича в комментариях в БП.

…о молодом Мелентьеве, почти мальчишке, которого так любят женщины за желчный ум и какую-то волнующую уродливость… — и в этой повести, и в других прототипом Мелентьева был Ходасевич.

Неслучайно в непосредственной близости с описанием Мелентьева автор упомянул роман Сенкевича «Семья Поланецких», который Ходасевич в это время переводил.

Впоследствии Ходасевич ввел персонаж по фамилии Мелентьев в «Отрывок из повести» (1925), героями которой должны были стать Валерий Брюсов, Надежда Львова, Муни и автор.

Вчера ночью я получил телеграмму… — 2-я часть повести «Летом 190* года». Автограф начат чернилами, со слов: «к ночным чайным» писался карандашом.

Эпиграф — неточная цитата из стихотворения Г. Гейне: «Am Kreuzweg ward begraben…» (1822–1823):

Dort wachst eine blaue Blume,

Die Armesunderblum.

В русском переводе В. Зоргенфрея:

Самоубийц хоронятВ скрещенье двух дорог;Цветок растет там синий,Тоски предсмертный цветок.

(Г. Гейне, Собр. соч. в десяти томах. 1956, Т. I С. 80).

Armesunderblum — цветок бедного грешника, вырастающий на могилах самоубийц, взят Гейне из народных песен, где он окружен мистическими поверьями.

60

На крепких местах. Автограф. Рукопись не окончена. Сохранился, ряд фрагментов, отрывков, продолжающих сюжет.

Роман, — а по замыслу Муни это должен был быть роман, — начат скорей всего весной 1909 г., когда «Серебряный голубь» Андрея Белого еще публиковался в журнале «Весы». Муни рванулся отвечать, спорить, едва прочитав первые главы, но 31 июля 1909 г. решительно написал Ходасевичу: «Роман писать не буду по причинам не только внешним, то есть не только потому, что писать не могу. Не могу, ибо не должен. Очень думал о Достоевском. <…> С Белым, Мережковским, Достоевским порываю окончательно. <…> В ненависти к ненависти клянусь на мече».

Один из фрагментов показывает, как неожиданно мог повернуться сюжет. В центре его — речь Барановской на совещании эсеров, в которой она пыталась объяснить причины общего разочарования и предложить выход:

«Братья, — говорила она: братья! Неужели в вас раскаяние и слабость? Неужели вы смирились? Я знаю, что вы недовольны и чем недовольны. Но ведь это потому, что ваше дело до сих пор, хотя вы и отдавали ему душу, было делом плоти, делом для плоти. Великой жалостью жалели вы плоть человеческую. Плоть смертную и скорбную. Ах! Душой служили вы плоти и души просвещали для плотской пользы. Бедная человеческая плоть. Она стоит ваших жертв, но не стоит разочарований. Но только она их и вызывает. <…> Только живая вера позволяет вести начатое без упадков духа, даже временных. Бывают разочарования, и сильные, но только в том, “как”, а не “что”! И тогда ваше дело, ваша жизнь не будет для вас “бесчарной Цирцеей”. Ах, я знаю, вы искушенные люди во многом, во всем, кроме Христа. Здесь вы проходили мимо. Это препятствие для вас не существовало. Этот барьер сразу считался взятым. Ну, попробуйте, ну, “приидите к Нему” пробно хоть. Ведь не отверг он Фомы. Боже мой!»