Ежи Климковский - Я был адъютантом генерала Андерса

— Но эти англичане, что им надо? Я на самом деле их не понимаю. Последнее время оказывали мне столько почестей, приглашали со всем правительством к королю. Неужели это была лишь комедия?

Я сказал, что в то время как в Лондоне его всюду приглашали и оказывали почести, здесь также шумно чествовали Андерса. Все это делалось не искренне, а лишь для того, чтобы усыпить нашу бдительность и делать свое дело. Если речь идет об Андерсе, то он на такую липкую приманку летит буквально как муха.

— Да, и я почувствовал какой-то чужой, новый тон в разговорах с англичанами, чего раньше не было, — говорил Сикорский, — тон, который мне очень не понравился, который, пожалуй казался фальшивым. Но ничего, не одни англичане на свете. Не только на них будем опираться.

Сейчас я хочу главное направление в нашей политике переключить на США и там искать необходимой поддержки. Кроме того, моим большим желанием является вновь восстановить согласие с Советским Союзом, предпринимая в этом направлении определенные усилия, я должен это осуществить.

Разрыв отношений с СССР является, собственно, результатом выходки, да, совершенно неразумной выходки генерала Кукеля. Но это уже произошло, плохо получилось.

Продолжая беседу, я сказал генералу прямо в глаза, что сегодня позиция его и Польши значительно слабее, чем была в 1940–1941 гг. Отсутствие достижений и более или менее крупных успехов в 1942–1943 гг. необходимо отнести прежде всего на счет его окружения, которое за его спиной служит санации и руководствуется только ее интересами.

Одной из многих причин наших неудач, но весьма, по-моему, существенной, был тот факт, что управление нашими делами находилось в руках старого поколения. Эти люди непригодны не потому, что они старые, а потому, что они скомпрометированы и неисправимы, неизлечимо продажны и хронически слепы. Я предлагал омолодить политическое и военное руководство, высказывал уверенность, что тогда действительно семимильными шагами мы двинемся вперед.

Когда я высказал свою точку зрения, мы довольно долго спорили, а в итоге решили, что я поеду в Америку с особой миссией с прикомандированием к союзническому комитету по вопросам ведения войны. Сикорский мне сказал, что пока центр наших дел он переносит в тот район. Там я должен был обстоятельно познакомиться с обстановкой разобраться, как американцы понимают и оценивают польские вопросы. Генерал предупредил меня о существовании там очень сильной санационной группы, возглавляемой бывшим министром Матушевским, которая много вредит, вставляя, как он выразился, палки в колеса и подрывая его авторитет. В случае, если бы дело дошло до восстановления отношений с Советским Союзом, то мне предстояло поехать на работу в Москву.

Я дал свое согласие на поездку в Америку. Это решение было доведено до сведения Андерса, а затем объявлено официально.

В ходе беседы Сикорский при мне продиктовал полковнику Марецкому ряд фамилий генералов и старших офицеров, которые немедленно снимались со своих должностей и переводились в резерв (в положение бездеятельности). Это были генералы Токаржевский, Раковский, Коссаковский, полковники Окулицкий, Дзвонковский, Домань, Шафрановский и многие другие. Такой приказ действительно через несколько дней появился.

Через два-три дня после беседы на совещании старших офицеров в Киркуле Сикорский заявил официально, что в своей деятельности он намерен опираться на молодых офицеров и собирается двадцать-тридцать человек из них назначить на высокие должности в армии и на руководящие политические посты.

Это высказывание явилось тяжелым ударом по санации и ее планам, а также по планам профессора Кота и Андерса.

Вскоре был издан приказ Сикорского, чтобы командиры дивизий представили ему примерно по тридцать фамилий молодых офицеров, желающих посвятить себя политической деятельности. Кроме того, я лично должен был представить Сикорскому список около тридцати коллег, которые сразу же были им назначены на ответственные должности. Потом я этот вопрос обсуждал со многими товарищами. Некоторые из них (как, например, Збигнев Раценский) вскоре после моего разговора с Сикорским были им приняты. На аудиенции вновь затрагивались вопросы участия молодых и соответственного их использования.

В это время Андерс производил впечатление человека дезориентированного, незнавшего, что ему предпринять. Он хотел всем окружающим внушить, что пользуется поддержкой старших офицеров, но это ему совершенно не удавалось, так как он не защищал тех, кто был снят приказом Сикорского. Помню, как во время разговора на эту тему я спросил, будет ли он защищать Раковского, Андерс ответил:

— Это деревянный человек, сухарь, и для дальнейшей работы он не годится, я его использовал должным образом при организации штаба. — При этом заметил, что Раковский на почве болезненной впечатлительности «легализма» становится для него препятствием. Поэтому не жалеет его и защищать не собирается.

То же самое относилось и к другим, в частности к Токаржевскому, которого Андерс не любил и был доволен, что Сикорский его отстранил. Должен одновременно сказать, что хотя Токаржевский и был снят Сикорским со своей должности и переведен в резерв, однако держался с большим достоинством и солидностью, чем резко отличался от Андерса.

Желая на предстоящем совещании высшего состава заполучить определенную поддержку генералов, Андерс пытался некоторых из них привлечь на свою сторону. Перед совещанием командиров соединений он обратился к Пашкевичу, чтобы тот поддержал его, а Сикорского представил бы как «конченного политического банкрота», который вскоре должен будет уйти в отставку, а его место верховного главнокомандующего займет он, — Андерс. Он просил Пашкевича оказать ему поддержку теперь, а в награду за это он его не забудет. Не знаю точно, какие еще вопросы затрагивались, так как разговор происходил в соседней комнате. Продолжался он около трех часов. Только хорошо помню, как вдруг распахнулись двери и в них показался Пашкевич. Тогда я услышал его возбужденный, слегка прерывающийся голос:

— Я забыл и не хочу помнить, что мы пили с вами, господин генерал, на брудершафт. Я не хочу знать, что являюсь крестным отцом вашего сына! — После этого двери с треском захлопнулись, и я увидел красное лицо Пашкевича, на котором виднелись следы крайнего возбуждения. Я проводил его до автомобиля.

Через минуту я вошел к Андерсу. Он сидел за столом и нервно курил папиросу. Он еще не остыл от только что состоявшегося разговора. Красные пятна отчетливо выделялись на его обычно бледных щеках. Только глаза бегали быстрее, чем всегда. Было явно заметно, что он зол.