Нина Соротокина - Бенвенуто Челлини

— Что вам? — спросил герцог.

Бандинелли строго посмотрел на смолкнувшего Бенвенуто, на статую мальчика.

— Тема все та же, государь. Я много раз говорил вашей светлости, что древние ничего не смыслили в анатомии. Их работы полны ошибок.

Фраза эта явно не соответствует действительности. Статуя Бандинелли на площади Синьории не отличается ни красотой, ни изяществом, но обвинить древних греков в незнании анатомии скульптор не мог, тогда все у них учились. Бенвенуто явно придумал слова Бандинелли для затравки следующей сцены. Желая развлечься, герцог сказал Бенвенуто:

— Ты мне только что говорил обратное. Защити моего Ганимеда.

— Это нетрудно, ваша светлость. Баччо Бандинелли весь состоит из скверны. Как бы ни была хорошо сработана вещь, он всегда найдет в ней изъяны и наговорит кучу гадостей. А Ганимед прекрасен.

«Герцог слушал меня с большим удовольствием, а Бандинелли корчился и строил самые безобразные лица из своего лица, которое было пребезобразно, какие только можно себе представить». Чего-чего, но уж скверны в самом Бенвенуто было тоже предостаточно, ненавидеть он умел.

— Пойдемте! — сказал вдруг герцог, и вся свита двинулась за ним, следом пошли оба скульптора.

Герцог привел их в свою комнату, сел в высокое кресло, Бенвенуто поставил по правую от себя руку, Бандинелли по левую — говорите! Окружение герцога посмеивалось, предчувствуя спектакль. Первым выступил Бандинелли:

«— Когда я открыл моего «Геркулеса и Какуса», право, больше ста сонетишек на меня было сочинено. Обо мне говорили самое дурное, что только придет в голову этому простонародью».

Во Флоренции существовал обычай: после каждого знаменательного события, а то и просто из желания кого-нибудь восславить, а чаще осмеять жители клеили на стены домов записки с сонетами. Бандинелли досталось много едких слов за «Геркулеса и Какуса» еще и потому, что композиция его была сработана из мрамора, который предназначался Микеланджело. На этом и построил Бенвенуто свой ответ. Он вспомнил гениальную работу ваятеля и архитектора — гробницу Медичи в церкви Сан-Лоренцо, сделанную по заказу папы Климента VII (1525–1527).

«— Когда наш Микеланджело Буонарроти открыл свою ризницу, где можно было видеть столько прекрасных фигур, то эта чудесная и даровитая школа, подруга истины и блага, сочинила на него больше ста сонетов», состязаясь, кто лучше скажет. А работа Бандинелли заслуживает всего того плохого, что про нее было сказано.

— Объясни! — в бешенстве отозвался Бандинелли. — Что ты можешь ей вменить?

— Я скажу, если у тебя хватит терпения выслушать.

— У нас хватит терпения, — с усмешкой сказал герцог.

Прежде объясним суть композиции. «Геракл и Какус» имеют отношение к десятому подвигу Геракла, когда ему было приказано доставить в Микены с острова Эрифия коров великана Гериона. Герион имел три головы и три туловища. Геракл убил Гериона, захватил его коров, переправился с ними через океан, а дальше, уже на суше, разбойник Какус похитил коров и спрятал их в пещере. Тут Геракл Какуса и убил. Коровы были доставлены им по назначению, где их принесли в жертву Гере. Красивая и сложная эта история угадывается только в названии, ничего этого в скульптуре Бандинелли нет. Какус мог быть как разбойником, так и рабом или хлебопашцем, хотя физиономия у него свирепая. Если вы не были во Флоренции и не могли увидеть эту скульптуру, то загляните в книгу «Мифы народов мира» I том, стр. 282 или в Интернет.

Не разозли его так сильно Бандинелли, Бенвенуто высказался бы куда мягче, учитывая корпоративную этику, но здесь было уже не до реверансов.

«— Я не от себя буду говорить, а от имени школы. А эта даровитая школа говорит, что если остричь волосы Гераклу, то у него не останется башки, достаточной для того, чтобы упрятать в нее мозг; и что это его лицо, неизвестно, человека оно или быкольва, и что оно не смотрит на то, что делает, и что оно плохо присажено к шее, так неискусно и так неуклюже, что никогда не было видано хуже; и что эти его плечища похожи на две луки ослиного вьючного седла; и что груди его и остальные эти мышцы вылеплены не с человека, а вылеплены с мешка, набитого дынями, который поставлен стоймя, прислоненный к стенке. Так же и спина кажется вылепленной с мешка, набитого длинными тыквами; ноги неизвестно каким образом прилажены к этому туловищу; потому что неизвестно, на которую ногу он опирается или которую он сколько-нибудь выражает силу; не видно также, чтобы он опирался на обе, как принято иной раз делать у тех мастеров, которые что-то умеют. Ясно видно, что она падает вперед больше, чем на треть локтя; а уже это одно — величайшая и самая нестерпимая ошибка, которую делают эти дюжинные мастера-пошляки. Про руки говорят, что они обе вытянуты книзу без всякой красоты, и в них не видно искусства, словно вы никогда не видели голых живых, и что правая нога Геркулеса и нога у Какуса делят икры своих ног пополам…»

— Злой язычище, паскудник, — перебил его Бандинелли, — а куда ты денешь мои рисунки?

Бенвенуто понимал, что чересчур обругал скульптуру, но не мог уже остановиться.

— Кто хорошо рисует, тот не может плохо работать. Думаю, что твой рисунок таков же, как и твои работы.

— Замолчи, содомище!

Стало тихо, герцог нахмурился, приближенные отвели в сторону глаза. Но Бенвенуто был явно в ударе, он тут же нашел подсказку для ответа.

— Безумец, ты выходишь из границ, — сказал Бенвенуто весело, хоть в душе у него все клокотало. — Бог не дал мне это благородное искусство, о котором мы читаем, что в раю этим занимался Юпитер с Ганимедом, а здесь, на земле, им занимаются величайшие императоры и короли мира. Я, смиренный человечишко, не смел бы вмешиваться в столь дивное дело.

Все громко рассмеялись. Тогда Бандинелли, стараясь усмирить смех, произнес на выдохе:

— Этот Бенвенуто хвастает, будто я обещал ему мрамор.

Последнее требует пояснения.

За месяц или около того в мастерскую пришел наниматься на работу юноша Франческо, сын Миттео, кузнеца. Бенвенуто дал ему отделывать уже отлитую голову Медузы. Раньше Франческо работал у Бандинелли, поэтому и спросил Бенвенуто, не хочет ли он поработать с мрамором.

— Хочу.

— Мой прежний хозяин просил передать, что предлагает вам отличный кусок мрамора.

— Я его беру, — ответил Бенвенуто, а дальше вместо благодарности добавил: — И пусть твой хозяин помнит о той опасности, которая миновала его на площади Сан-Доменико. Так ему и передай. Я думаю, что ты подослан ко мне этой скотиной Бандинелли, чтобы выведывать мои дела. Ступай и скажи своему хозяину, что я возьму этот мрамор даже против его воли, а ко мне больше не возвращайся.