Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов
Едва я приступил к организации этих подготовительных работ, как пришла весть о смерти нашего историографа Греца (сентябрь 1891). Смерть учителя, которому я следовал в первый период моей научной деятельности, потрясла меня, и я охотно принял предложение Ландау посвятить Грецу обстоятельную статью. Два месяца общался я с духом покойного, вновь перечитывая том за томом его замечательный труд, и пред глазами развернулась такая грандиозная картина исторического пути народа, что я решил воспроизвести ее в связи с биографией Греца и оценкою его научных методов. Так был создан целый трактат, писавшийся в начале 1892 г. и опубликованный в ряде книжек «Восхода» этого года («Историограф еврейства»), Я в следующей главе еще расскажу об этом этюде, характерном для моего тогдашнего настроения.
В ту же зиму (декабрь 1891) умер в Одессе глава палестинофилов доктор Леон Пинскер, Я не успел лично познакомиться с ним по приезде в Одессу: мне было неловко посетить идеолога территориальной самоэмансипации, против которой я когда-то выступил с теорией духовной самоэмансипации. Мне суждено было сделать визит уже мертвому Пинскеру. Я получил от Ландау по телеграфу поручение возложить на гроб венок от имени редакции «Восхода» с следующею странною надписью: «Убежденному, но толерантному другу народа». Родные и близкие покойного, особенно же Лилиенблюм и другие главари «Ховеве Цион», запротестовали против обидного «но» в надписи, и мне пришлось заменить его мирным, хотя в данном случае мало подходящим «и». Ландау по этому поводу поместил заметку в «Хронике Восхода» с протестом против распорядителей похорон, а мне прислал ругательное письмо с упреками за мою уступчивость одесским «фанатикам», которые помешали ему дать в надписи свободную (в сущности, полемическую) оценку деятельности покойного. Кто хочет полюбоваться полемическими красотами этого письма, может прочесть его в извлечениях из нашей переписки, помещенных мной спустя четверть века в «Еврейской старине» (1916 г., с. 113–114).
Освободившись от срочной работы в «Восходе», ведения критического отдела, я задумал план издания общего курса еврейской истории, которого тогда еще не было на русском языке. Мне казалось ненормальным готовить обширную историю евреев в Польше и России для читающей публики, которая еще не могла ознакомиться с общееврейской историей. Я решил предложить Одесскому комитету Общества просвещения евреев издать в русском переводе недавно появившуюся сокращенную «Историю евреев» Греца в трех томах с моими дополнениями. Я говорил об этом плане с влиятельным членом комитета М. Г. Моргулисом, и он обещал мне свою поддержку. 30 декабря 1891 г. вечером я и Бен-Ами были приглашены в заседание комитета в качестве кооптированных членов-сотрудников. Тут я познакомился с прочими членами комитета, представителями одесской интеллигенции: престарелым доктором А. В. Бертенсоном{271}, основателем курорта на пригородном Лимане, военным врачом Финкельштейном, молодым инженером и богатым мукомолом Г. Э. Вайнштейном, который вскоре стал бессменным председателем комитета, бойким адвокатом Грановым{272} и многосторонне образованным доктором Г. Гиммельфарбом{273}. В заседании обсуждался вопрос, как употребить имевшийся в распоряжении комитета небольшой фонд, назначенный для распространения знания еврейской истории. Были разные проекты, между прочим, о составлении мною истории русских евреев, но я изложил свой план издания популярной общей истории Греца, и он был принят. Решено было немедленно взяться за перевод. Работа была поручена мне вместе с Бен-Ами. По моему предложению была потом избрана редакционная комиссия с Моргулисом во главе. Эта коллегиальная работа делалась в течение 1892 г. весьма усердно, но, как увидим дальше, не без серьезных препятствий и конфликтов.
Глава 28
Пафос истории (1892)
«Миссионер истории». — Этюд о Греце: «Историограф еврейства». Скорбь настоящего и пафос прошлого. Лирика и критика. — Мой призыв к исторической работе («Нахпеса ве-нахкора»), посвященный памяти дела. Тень деда и возврат к национальному языку. — Коллективная работа над переводом «Народной истории евреев» Греца. — Как Бен-Ами воевал с русским языком в переводе. Редакционная комиссия под руководством Моргулиса. Мой корректурный контроль и конфликт с Моргулисом. — Летняя идиллия на Среднем Фонтане; «Бердичев» на берегу Черного моря. — Продолжение истории хасидизма; «Цадик в петербургской крепости». — Введение к труду Греца: «Что такое еврейская история». По линии спиритуализма Цунца и Греца: «мыслить и страдать», «народ-вероучитель и народ-мученик». Периодизация еврейской истории по гегемониям. Оценка талмудизма как военной дисциплины. Лирический синтез вместо философского. — Провал моего введения в комитете, — Запрещение перевода Греца церковной цензурой и уничтожение напечатанных экземпляров. — Неудачная попытка еврейской энциклопедии.
В новогодней записи 1892 г. я отмечал: «Моя цель жизни выяснилась: распространение исторических знаний о еврействе и специальная разработка истории русских евреев. Я стал как бы миссионером истории. Ради этой цели я отказался от современной критики и публицистики». В те дни я находился под обаянием образа Греца, который я тогда рисовал в обширном этюде «Историограф еврейства». В каком повышенном настроении писался этот этюд, можно судить по следующим страстным тирадам из вступления: «В шумный хор боевых паролей нашего времени: барон Гирш, Аргентина, поголовное переселение русских евреев, заграничные комитеты, съезды — ворвалось вдруг крылатое слово: Грец умер!.. В те самые дни, когда гроб с останками покойного историографа двигался из Мюнхена в Бреславль, по всей восточно-прусской границе тянулась цепь не менее печальных, хоть и не похоронных, кортежей. То десятки тысяч сынов народа-скитальца покидали свою родину и направлялись далеко за океан, ища хлеба и уголка оскорбленному сердцу... Историк умер; история готовит материал для будущих еврейских мартирологов... Его ли память не увековечить, его, который увековечил все прошедшее нашего народа в одном величественном литературном памятнике?»
Скорбью настоящего и пафосом прошлого проникнута вся эта серия статей. Чувствуется всюду связь автора с душою отошедшего историографа, с ходом его творчества. Содержание каждого тома Греца рисуется тут в живой картине, с лирическими, но порою и критическими комментариями. Я, например, брал под свою защиту против Греца свободомыслящих всех веков, от Ахера до Уриеля Дакосты, Модены{274} и Спинозы, героев моего юношеского «романа»; я даже находил смягчающие вину обстоятельства для героинь берлинского салона, объясняя их уход от еврейства «весенним разливом» революционной эпохи; но вместе с тем я угадал в Греце первого выразителя идеи «духовной нации», хотя еще неясно формулированной, «нации вселенской, космополитической». Некоторые из моих друзей говорили и писали мне, что они с глубоким волнением
