Александр Никонов - Наполеон. Попытка № 2

У Шампобера Наполеон еще раз разбил русских, которые снова отступили. На следующий день он молниеносно переместился к городку Монмирайлю, где разбил русско-прусские соединения. Союзники бежали с поля боя. Развернувшись, Наполеон подскочил к Шато-Тьери, где располагалось почти 30-тысячное русско-прусское войско. И разгромил его. Разгром был бы убийственным, если бы к месту битвы не опоздал наполеоновский маршал Макдональд… Его стареющие маршалы потеряли скорость. Наполеон же – ничуть! Едва покончив с этим делом, он метнулся к Вошану, настиг там Блюхера, успевшего зализать раны, и отбросил его с огромными (для Блюхера) потерями.

Еще два подобных молниеносных разгрома повергли союзников в состояние глубокой задумчивости, и они запросили перемирия. И мудрено было не впасть в задумчивость! Союзники знали, что империя Наполеона висит на волоске, и как бы ни был он велик, не может все вечно держаться на плечах одного человека. Когда-нибудь это непременно должно кончиться. Тем более что воевать-то Наполеону уже почти не с кем, мобилизационный черпак скребет по дну…

Все это было правдой. Но эта правда упорно не хотела сбываться! Все было против Наполеона. А он все побеждал и побеждал. Побеждал в безнадежных ситуациях, побеждал с 16-летними мальчишками.

Казалось, его вот-вот прихлопнут под Бар-сюр-Оби, где союзники сконцентрировали 122-тысячную армию против 30 тысяч у Наполеона. Перевес сил вчетверо!.. Наполеон принял бой, остановил эти армады, после чего перешел реку Об, взорвал за собой мосты и занял город Труа.

На предложение союзников о перемирии Наполеон не согласился (к чему давать врагам передышку?), и тогда союзники сделали ход конем. Вместо того чтобы бегать за Наполеоном и от Наполеона по всей стране, они двинулись к столице и заняли Париж.

Быстрым рейдом русская армия прошла до Парижа, который защищать было практически некому. Перед самым городом русский авангард наткнулся на спокойно марширующие французские части маршалов Мортье и Мормона, которые совершали передислокацию. Французы были шокированы внезапным появлением противника, но позади была столица, командовал ими не Кутузов, и французские части из маршевых колонн попытались с ходу перестроиться в боевые каре. Увы, в этих частях находились только плохо обученные мальчишки, за плечами которых не было еще ни одного боя. Дети смешались и толком выстроить боевые порядки не смогли. И тут русская кавалерия проявила себя во всем блеске. Здоровенные усатые кирасиры врубались в ряды худосочных мальчишек, убивая их своими длинными прямыми палашами, а те отчаянно пытались сопротивляться, стараясь держать ряды, как им объясняли офицеры, и отбиваясь погнутыми от ударов палашей штыками.

Долго это продолжаться не могло. Вскоре ряды их дрогнули, и мальчишки побежали, преследуемые кирасирами и казаками, которые мчались за бегущими детьми и рубили их палашами и шашками. К чести Александра надо сказать, что даже он не выдержал и велел прекратить эту бессмысленную бойню. А потом, оглядев этих взятых в плен «солдат», махнул рукой и отпустил детей по домам, к родителям.

И тут весьма своевременно осветить вопрос, как вообще вели себя союзники в оккупированной Франции. На это счет есть два мнения.

Первое мнение гласит, что русские оккупанты вели себя не в пример добрее прусских и австрийских: «Пройдитесь по департаментам Франции, где чужеземное вторжение оставило свой след в 1814 году, и спросите жителей этих провинций, какой солдат в отрядах неприятельских войск постоянно выказывал величайшую человечность, высочайшую дисциплину, наименьшую враждебность к мирным жителям, безоружным гражданам, – можно поставить сто против одного, что они назовут вам русского солдата». Это утверждение совпадало с мнением самих французов: «Русские заслужили своим поведением благосклонность жителей, говоривших, что они предпочли бы поселить трех из них вместо одного баварца».

Шатобриан писал: «80 тысяч солдат-победителей спали рядом с нашими гражданами, не нарушая их сна и не причиняя им ни малейшего насилия… Это освободители, а не завоеватели…»

Но есть и другое мнение. Эрнест Лависс в своей «Истории XIX века» свидетельствует: «В захваченных неприятелем департаментах беззакония союзников, насилия казаков и пруссаков возбудили страстную жажду мести. Обессиленная Франция сначала встретила нашествие без возмущения; она была почти равнодушна к отвлеченной идее оскорбленного отечества. Чтобы пробудить в ней патриотизм, потребовался грубо-материальный факт иностранной оккупации, со всеми сопутствующими ей невзгодами: реквизициями, грабежом, изнасилованием женщин, убийствами, поджогами. Занятые союзниками провинции были буквально разорены реквизициями. Труа, Эпернэ, Ножан, Шато-Тьерри, Санс и свыше двухсот других городов и селений были вконец разграблены. „Я думал, – сказал однажды генерал Йорк своим бригадирам, – что имею честь командовать отрядом прусской армии; теперь я вижу, что командую только шайкой разбойников“.

Когда вечером после победы, или на другой день после поражения, или просто после какого-нибудь маневра казаки или пруссаки проникали в город, село или усадьбу, там начинались всяческие ужасы. Они не только искали добычи; им было по душе сеять скорбь, отчаяние, разорение. Они валились с ног от вина и водки, их карманы были полны драгоценных вещей (на трупе одного казака нашли пять пар часов), их ранцы и кобуры были до отказа набиты всяким добром, следовавшие за их отрядами повозки были нагружены мебелью, статуями, книгами, картинами. Но и этого им было мало; не имея возможности все увезти, они уничтожали то, что им приходилось оставить, – разбивали двери, окна, зеркала, рубили мебель, рвали обои, поджигали закрома и скирды, сжигали сохи и разбрасывали их железные части, вырывали плодовые деревья и виноградные лозы, складывали для потехи костры из мебели, ломали инструменты у рабочих, бросали в реку аптечную посуду, выбивали днища у бочек с вином и водкой и затопляли подвалы.

В Суассоне было сожжено дотла 50 домов, в Мулене – 60, в Мениль-Селльере – 107, в Ножане – 160, в Вюзанси – 75, в Шато-Тьерри, Вельи и Шавиньоне – по 100 с лишним, в Атьи, Мебрекуре, Корбени и Класи – все дома до единого. Соблюдая заветы Ростопчина, казаки всюду прежде всего приводили в негодность пожарные шланги. Яркое зарево освещало сцены, дикость которых не поддавалась описанию. Мужчин рубили саблями или кололи штыками; раздетых догола, привязанных к ножкам кровати, их заставляли смотреть, как насиловали их жен и дочерей; других истязали – секли или пытали огнем, пока они не указывали, где спрятаны деньги. Приходские священники в Монландоне и Роланпоне (Верхняя Марна) были замучены насмерть, В Бюси-ле-Лон казаки сунули в огонь ноги некоего Леклерка – слуги, оставшегося сторожить господский дом; а так как он все еще упорно молчал, то они набили ему рот сеном и зажгли. В Ножане несколько пруссаков едва не разорвали на части суконщика Обера, растягивая его за руки и ноги, и только благодетельная пуля прекратила его мучения. В Провене бросили ребенка на горящие головни, чтобы выпытать у матери, где она спрятала ценные вещи. Алчность и разврат не щадили ни малых, ни старых. У восьмидесятилетней женщины на пальце было кольцо с бриллиантом; кольцо было тесно; удар саблей – и палец отлетел. Насиловали семидесятилетних старух, двенадцатилетних девочек. В одном только округе Вандёвр насчитали 550 человек обоего пола, умерших от истязаний и побоев. Замужняя крестьянка, некая Оливье, после того как казаки надругались над нею, не снесла, подобно Лукреции, позора и утопилась в Барсе».