Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Пол Александер: Бетти Эппс и сама была незаурядной личностью. Изумрудно-зеленые глаза плюс красные волосы – полный нокаут. В душе она была настоящей креолкой-каджун[361], с горячей кровью и пылкой. Но очень умной, хитрой и честолюбивой.

Кэтрин Крауфорд: В молодости Бетти Эппс была моделью и чемпионкой по теннису, а во время поездки к Сэлинджеру она была журналисткой, и она просто вцепилась в дело. Она решила, что статья о Сэлинджере станет увлекательной публикацией, и просто отправилась за материалом для статьи.

Бетти Эппс: Я сказала ему, что буду сидеть в фордике «Пинто» небесно-голубого цвета сразу за углом и прямо напротив крытого моста, что я – высокая, у меня зеленые глаза и красно-золотистые волосы. Я также сказала, что не стану делать других попыток встретиться с ним – и не из-за сторожевых собак или заборов, а потому, что не хочу его злить или огорчать.

Я решила не ходить в его владения, не пересекать реку. Я думала, что если он придет ко мне по собственной воле, то никто никогда не скажет, что застала его врасплох или что-то в этом роде.

Еще до того, как отправиться туда, я знала, что он очень интересуется женщинами. Впрочем, это знают все, не так ли? Я полагала, что поскольку я женщина, что давало мне преимущество, шансы у меня выше, чем у мужчин. Он очень по-доброму относился к женским персонажам своих произведений. Прошлой ночью я потерпела крушение. Я все время пересматривала свои решения. Я думала обо всех вопросах: Что я делаю на этом свете? В здравом ли я уме? На эти вопросы ответы давать нельзя. Ответы, конечно, получаются такие: «Не знаю» и «Это вы не в своем уме». Звучит странно. Это было проблеском шестого чувства, да назовите это, как хотите, но я знала, что он придет повидаться со мной. Правда-правда.

Журналистское удостоверение Бетти Эппс.

На следующий день я сидела на виндзорском берегу реки Коннектикут, через которую был перекинут мост, на очень оживленном, заметном углу, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь когда-нибудь сказал, что я устроила диверсию против этого мужчины. Я была совершенно спокойна. В том, что он идет, у меня не было сомнений. Я знала, что он идет.

Сэлинджер перешел мост, вышел из тени на солнечный свет. Вот он. Я была готова поднять вверх победно сжатую в кулак руку, станцевать от радости и все такое. Когда он двинулся в мою сторону, я отошла от места, где сидела в ожидании, – конечно же, с блокнотом и ручкой в руке, встала за машиной и стала ждать его. Он нес чемоданчик. Когда он появился, я была ошеломлена его видом: он был настолько высоким, как я и думала, но он был совершенно седым. Все мы видели фотографию на обороте обложки. Конечно, мы понимаем, что люди стареют, но наши предположения – совсем не то же самое, что вид постаревшего человека.

Он подошел ко мне и спросил: «Вы Бетти Эппс?»

Мы пожали друг другу руки, и я начала попытки поговорить с ним.

Он сказал: «Если вы – писатель, то вам надо уйти из газеты». Это было его первыми словами.

Я сказала: «Хорошо. Можем поговорить об этом».

Он считал, что газеты бессмысленны, и издательский бизнес – самое худшее из того, что может делать человек. Одной из тем, затронутых им в разговоре, были политики. Он сказал, что у него такая проблема с политиками: они пытаются ограничить наши горизонты, тогда как он пытается расширить горизонты. Я попробовала перевести разговор на другие темы и попросила его дать автограф, просто чтобы посмотреть, какова будет его реакция. Так вот, эта моя просьба вызвала реакцию. Мне прочли еще одну лекцию. Он пришел читать мне лекции. Это вызывало мысль, а не вышедший на пенсию профессор ли он. Он явно пытался взгромоздиться на импровизированную трибуну.

Я продолжала задавать вопросы, используя заметки, сделанные мною на основании интервью, которое взяла у него Ширли Блейни. «Вы сказали мисс Блейни, что собирались в Лондон, чтобы снять фильм? Вы сделали это?»

Вместо ответа на мой вопрос он сказал: «Откуда вы взяли это старье?» Если я упоминала какие-то темы из интервью, взятого Ширли Блейни, он отвечал, что все это – «старый хлам». Эта начинало сильно раздражать.

– Вы снимали фильм или работали над ним? – спросила я. – Будете ли продолжать эту работу в дальнейшем?»

– Не могли бы мы перейти к каким-то другим вопросам?

– Разумеется. Просто для развлечения спрошу, помните ли вы название судна, на котором работали аниматором?

Он разозлился. Я стала понимать, что ничего не добьюсь. Но название судна он помнил и сказал: «Да, помню. Судно называлось “Kungsholm”». О том, какого рода развлечениями он занимался на судне, он не говорил.

– Вы служили в контрразведке, – сказала я. – На каких языках вы говорите или говорили?

– На французском и немецком, но не очень хорошо. И еще знаю несколько фраз по-польски.

– Учитывая ваше происхождение, почему вы стали писателем?

– Точно не скажу. Не знаю, сможет ли какой-нибудь писатель ответить на этот вопрос. Причины у каждого разные. Писательство – крайне личная деятельность. У каждого писателя свои причины.

– Вы сделали сознательный выбор, став профессиональным писателем, или просто плыли по течению?

– Не знаю, – он сделал долгую паузу. – Действительно не знаю. Просто не знаю.

Дж. Д. Сэлинджер (авторская записка к рассказу «В лодке», журнал Harper’s, апрель 1949 года):

Серьезно я занимаюсь писательством более 10 лет. Будучи очень скромным, я не скажу, что родился писателем, но я определенно родился профессионалом. Не думаю, что избрал карьеру писателя. Просто когда мне исполнилось 18, я начал писать, да так никогда и не прекращал писать. (Возможно, это не совсем правда. Возможно, я все же избрал профессию писателя. Точно не помню: я стал писателем очень быстро – и окончательно)[362].

Бетти Эппс: Я несколько раз спрашивала, пишет ли он. Всякий раз он утверждал, что пишет. Но не вдавался в подробности о характере своих проектов, не рассказывал, пишет ли он рассказы, книги, киносценарии или работает над фильмами. Просто ничего об этом не говорил.

Я задавала вопросы, а он всегда отвечал на них: «Откуда вы все это взяли? Почему задаете мне эти вопросы? Давайте поговорим о писательстве». Он всегда хотел говорить о ремесле писателя.

Сэлинджер не стал рассказывать, написано ли им еще что-нибудь о семье Глассов. Он подчеркивал, что ему надо писать о более важных вещах. Он не собирался писать еще о Глассах.

Дж. Д. Сэлинджер: Заявляю: то, что я пишу сейчас, намного важнее всего, что я написал о Холдене. В моих новых писательских проектах я бьюсь над действительно серьезными вопросами[363].