Анатолий Кожевников - Стартует мужество

 — Одно другому не помешает.

 — А что, Вовочка, пожалуй, прав, надо коменданту доложить, он организует отправку, — поддержал Кузьмин.

Авиационный городок оказался хорошим, благоустроенным. Но долго жить в этих удобных, меблированных коттеджах нам не пришлось. По договору территория, на которой размещался аэродром, отходила американцам. Через несколько дней заявились их квартирьеры и бесцеремонно, не обращая на нас внимания, стали осматривать помещения. Пришлось призвать их к порядку. Через переводчика я потребовал от капитана, возглавлявшего квартирьеров, чтобы они немедленно покинули городок. Он нагло ответил, что это их зона и они здесь являются хозяевами.

 — А ты брал эту территорию? — не сдержался я. — Вот оставим по приказу своего командования этот городок, тогда здесь хоть на головах ходите.

Когда переводчик перевел мои слова, американец неестественно расхохотался, вышел из коттеджа и, вскочив в «виллис», крикнул: «О'кей!» Только мы его и видели.

Перед вечером пришел приказ — перебазироваться за Дунай. Жаль было оставлять такой прекрасный аэродром, но что поделать. На следующий день мы перелетели в Штокерау. Здесь меня ожидало радостное известие: мне присвоили звание Героя Советского Союза. В этом же Указе Президиума Верховного Совета СССР значилась и фамилия Гучека Петра Иосифовича. Не довелось юному герою прикрепить золотую звездочку к своей гимнастерке.

…Через несколько дней полк сократился на одну треть: эскадрилья Медведева отбывала на восток.

 — Вот так и разъедемся кто куда, только вспоминать будем друг друга, — огорчился Кузьмин.

Кузьмин оказался прав: вскоре и мне пришел вызов из Военно-воздушной академии. Тяжело было расставаться с боевыми друзьями, покидать дружную крылатую семью, уходить из-под гвардейского Знамени, которое мы с честью пронесли через огонь великих сражений.

Здравствуй, Родина!

Эшелон двигался медленно, с трудом переползая через деревянные, наскоро возведенные мосты. Не забыть, как переезжали, например, через Тиссу. Длинный и высокий деревянный мост скрипел, вздрагивал, готовый рухнуть под тяжестью поезда. Люди буквально не дышали, ожидая минуты, когда их вагон наконец окажется по ту сторону реки.

От станции Сегет начиналась широкая колея. Нужно было делать пересадку. Здесь мы заночевали. Холодная карпатская ночь тянулась долго. Уже на вершинах гор играли первые лучи солнца, а в ущелье, где находилась станция, царил еще сумрак, на шпалах и крышах вагонов серебрился иней. Мы с Тамарой продрогли до костей.

Эшелон подали в полдень. Мы сели в прокаленный на солнце товарный вагон и с наслаждением растянулись на нарах. Вскоре поезд, громыхнув буферами, покатил нас к родной земле. Под вечер он остановился, в вагон вошли наши пограничники.

«Ура!» — прокатилось по эшелону.

Люди выскакивали из вагонов, обнимались, кричали, радуясь встрече с родной землей.

 — Вот она, родимая! — пересыпая в пригоршнях землю, говорил усатый пожилой солдат. — Дорого мы за тебя заплатили…

В Москву приехали дождливым утром. Было по-осеннему прохладно и сыро. Под ногами чавкала грязь.

 — Не успела еще прибраться матушка Москва, — говорит кто-то из приезжих.

 — Приберемся, теперь приберемся, дай срок, снова заблестит, как прежде, — отвечает ему другой.

В метро народу полно, и все спешат. Мы уже отвыкли от этой сутолоки, как вообще от гражданской жизни. Даже мирные слова и понятия позабылись. В самом деле, на войне знали мы не реки, а водные рубежи, не горы, а высоты, ночевали не в деревнях, а в населенных пунктах. Не было там рабочих и служащих, колхозников и студентов, а были солдаты и офицеры. Они шли не куда им нужно, а передвигались по заранее намеченным маршрутам…

Первое время мы чувствовали себя затерянными в огромном городе. Но так было только вначале. Москвичи с уважением и вниманием относились к фронтовикам.

Два дня мы с Тамарой бродили по Москве, ходили в кино, побывали в театре. На третий день я зашел в академию сдать направление. Здесь узнал, что вступительные экзамены начнутся через восемь суток. Что можно сделать за это время? Поехать в Красноярск, повидаться с матерью?

 — А может быть, надо к испытаниям подготовиться? — спрашивает Тамара.

 — Все, что приобрел за войну, не забуду, а забытое — за неделю не вспомнишь, — отвечаю ей. — Поедем в Красноярск.

Через три часа мы уже покачивались в мягком вагоне скорого поезда, который мчался из Москвы на восток. Война не прошла по этим местам, но последствия ее чувствовались и здесь. Станции все еще были забиты людьми, сновали воришки, разболтанные девчата.

В Красноярск приехали ранним сентябрьским утром. На той стороне Енисея переливались в лучах солнца разрисованные осенними красками леса. Нигде нет, пожалуй, такого яркого колорита красок в природе, как здесь, в отрогах Саянских гор. А какой воздух! Кажется, не вдыхаешь, а пьешь, как нектар. Не спеша идем по перрону. Вдруг слышу знакомый голос:

 — Анатолий, змей каленый!

Это же любимые словечки Архипа Живодерова. С ним мы вместе учились в землеустроительном техникуме, а потом работали землемерами.

Архип — в погонах старшего лейтенанта, был на фронте, теперь ехал служить на восток. Разговорились, вспомнили товарищей. Многие не вернулись с войны, среди них и наш однокурсник Василий Горячев. О нем писали во фронтовой газете. Погиб он геройски при отражении танковой атаки противника. Несколько машин подбил из своей противотанковой пушки, а когда кончились снаряды, обвязался гранатами и бросился под фашистский танк.

Только простился с Архипом, как со стороны Базайхи подошел рабочий поезд. В нем, конечно, тоже оказалось немало знакомых. Первым увидел дядю Александра, друга моего отца. Как он изменился! Был могуч, как сибирский кедр, а стал сгорбленным стариком. Мы обнялись. На глазах у дяди Александра выступили слезы.

 — У меня ведь всех троих… — И старый солдат заплакал.

Я не знал, что ему сказать в утешение. Да и что скажешь?

Около нас образовался кружок односельчан. Объятия, поцелуи, дружеские рукопожатия. Многие сквозь слезы вспоминают не вернувшихся с фронта. Вот они, родители тех солдат-сибиряков, которые отстояли Москву и волжские рубежи.

 — Поезжайте в Базайху, там сами увидите: редкий дом, где не побывала беда, — говорит дядя Александр, прощаясь.

 — Вот так же не встретят дома Мотузку, Будаева и других, которые остались там, на полях Украины, Польши и Германии, — с грустью говорит Тамара.

Легкое, праздничное настроение, которое владело нами все эти дни, уступило место горьким раздумьям. Здесь, в глубоком тылу, особенно остро воспринимались невзгоды войны.